Голкипер СКА Максим Соколов: «Безнадега» привела меня к вере»

Армейские болельщики в шутку называют Максима Соколова «ум, честь и совесть нашего клуба». И ведь, в принципе, не далеки от истины. 39-летнему голкиперу не раз приходилось в прямом смысле жертвовать своей карьерой ради любимой команды. Последний раз это произошло в конце прошлого сезона, когда ему пришлось закрывать собой амбразуру — после того как был расторгнут контракт с Евгением Набоковым. Правда, в решающих матчах Вацлав Сикора сделал ставку на своего соотечественника Якуба Штепанека. С приходом Милоша Ржиги судьба армейского ветерана в лучшую сторону не изменилась. Пока он третий вратарь команды. Впрочем, не стоит сомневаться, что из этой ситуации Максим выйдет с честью. Как уже было не раз.

Можно найти и питерскую составляющую

— Максим, у вас небольшой юбилей. Нынешний сезон для вас станет пятнадцатым в составе СКА.
— Не знаю, не считал. Этим статистики занимаются.

— А первый матч в составе СКА помните?
— Конечно, помню. Пригласил меня Геннадий Дмитриевич Цыганков. Тогда Сергей Черкас закончил карьеру, и мы с Валерой Иванниковым остались в команде. И в игре с «Соколом» я дебютировал, вышел на замену.

— Думали, что так надолго задержитесь в армейском клубе?
— Да я вообще никаких целей не ставил: играл и играл себе для удовольствия. Ребята в команде меня уважали: хорошую игру, в принципе, показывал. Но мог и закончить быстро карьеру. Была зимняя Спартакиада в Перми, и я попал в сборную Петербурга, которую возглавляли ныне покойный Виктор Кузьмин с Александром Малюгиным. Они взяли меня из «молодежки», доверили место в составе, хотя там играли взрослые ребята — уже из Высшей лиги. Я очень прилично провел все матчи, с настроением, получил приз лучшему молодому игроку турнира и уже после этого начал задумываться о какой-то спортивной карьере — а до этого вообще не ощущал себя хоккеистом.

— В какой период вы поняли, что хоккей для вас станет профессией?
— Думаю, решение это созрело, когда полностью провел сезон в составе СКА — мне тогда года 22 было. Но из-за обилия травм, которые меня преследовали, был уверен, что отыграю не так много времени. Ставил себе планку закончить где-то около тридцати.

— К счастью, она давно пройдена.
— Как и все проходит в этой жизни.

— Вы начинали выступление за СКА, когда в команде еще было не так много денег, зато основу составляли питерские хоккеисты. С кем из игроков того поколения продолжаете общаться?
— Ну со многими ребятами контакт потерян. А с некоторыми в хороших отношениях или даже дружим. Взять тех же Лешу Кознева или Марата Давыдова. Артем Остроушко, Саша Юдин, Костя Горовиков, Ваня Логинов… Со всеми хорошие отношения.

— Женя Филинов уже выбился в тренеры, например.
— Да, тоже один из моих друзей. Говорят, у него есть будущее как у тренера. Давыдов живет в Москве и играет в ночной хоккейной лиге. Горбушин поскитался по бизнесу, но вернулся в хоккей, работает в Федерации хоккея Санкт-Петербурга. Это хорошо, что местные, питерские ребята, игравшие на высоком уровне, могут теперь принести пользу родному городу.

— А сейчас получилось, что вы остались в составе СКА практически единственным петербуржцем.
— Ну есть еще Солодухин, Кручинин. Кто-то наверняка появится. Если говорить обо мне, то так получилось, что я застал четыре поколения. Немного зацепил ребят из «бронзового состава» 1987 года — Колю Маслова, Сергея Черкаса, Лаврова. Монстров давнего времени. Затем пришло время Алексушина, Иванникова, Володи Андреева, Сереги Тертышного. Потом период Горовикова, Горбушина, Кознева. И сейчас уже совсем другая команда, другое поколение. Ну а то, что нет питерцев, это, конечно, негативная сторона. Но тут дело в том, что у руководства зачастую нет петербургского патриотизма. Да, конечно, важна финансовая составляющая и качество игры. Но мне кажется, все равно можно найти играющих ребят, воспитанников питерского хоккея. Андрюха Иванов, к примеру, не на последних ролях в лиге — сперва в «Нефтехимике», сейчас в Омске. И те же Серега Розин, Валера Покровский… Можно найти, скажем так, петербургскую составляющую команды. Но у руководства другая линия.

Дождь и ветер — в крови

— Кстати, и армейские фанаты, недавно приходившие к нам в редакцию, говорили о том же самом. Наличие игроков с местной пропиской или хотя бы «пропитанных» армейским духом для них важно. И они готовы простить команде с питерской начинкой даже поражения — если она будет биться на площадке. Кстати, а как хоккеисты относятся к тому, что часть болельщиков протестует против присутствия Ржиги в СКА?
— Сложный вопрос. Протестующие фанаты не такая многочисленная составляющая Ледового дворца, ведь он вмещает двенадцать тысяч зрителей. Не говоря уж о пятимиллионном городе. Большинству болельщиков все-таки нужны победы, выступление в плей-офф. Да, конечно, фанаты имеют право на самовыражение — поскольку они давно болеют за команду и, можно считать, стали частью ее. Но они не все, кто приходит в Ледовый, кто включает телевизор вечером и смотрит игры СКА. Большинство людей, болеющих за армейский клуб, жаждут победы — и будут там петербуржцы или игроки из других регионов страны, для них не так важно.

— Давыдов сейчас живет в Москве. А вам не приходила мысль перебраться в другой город? Вы ведь выступали не только за СКА.
— Конечно нет. Я всегда уезжал играть за другой клуб с мыслью, что вернусь. И всегда ждал отпуска, чтобы вернуться в Питер. Здесь я родился и, надеюсь, умру. Другое дело, если будет интересная работа для меня, та, которой я хочу, тогда, возможно, придется уехать. Но место жительства не сменю никогда. Душа в Петербурге останется навсегда. Знаю, многие ребята недовольны погодой в нашем городе, а я очень люблю дождь, промозглый ветер. У меня это уже в крови.

— В свое время вы очень хотели попробовать силы в НХЛ или хотя бы в Европе. Жалеете, что пока так и не получилось?
— Конечно, если я не попробовал свои силы в НХЛ, карьеру нельзя назвать удачной. Возможно, удалось бы провести сезон или два за океаном на хорошем уровне. Ощутить это изнутри. К сожалению, не получилось из-за ряда факторов. Во-первых, я поздно раскрылся. Да и интерес из НХЛ возник достаточно поздно, когда мне исполнилось уже тридцать: была семья, работа. И я не стал ничего менять. В этом плане я довольно тягучий человек. Трудно принимаю решения, долго думаю над вопросом. Поэтому не сложилось. Если бы предложение из-за океана поступило раньше — обязательно уехал бы попробовать свои силы.

Человеку моего возраста уже можно слепо доверять

— Приятно было слышать, когда Белоусов сказал, что «Трактор», если бы его не покинул Соколов, обязательно бы в прошлом сезоне попал в плей-офф.
— Безусловно, приятно слышать такое из уст столь уважаемого и авторитетного человека. Но как было бы на самом деле, не знаю. В этой плоскости стараюсь не мыслить. Приятно, что он мне доверил и создал условия, которые я люблю. Человеку моего возраста уже можно доверять слепо, если ты в него веришь. Я тренировался ровно столько, сколько мне нужно, и делал то, что мне необходимо для подготовки к игре. Мне никто не мешал. И он назвал меня профессионалом в том плане, что мне ничего не надо говорить. Дайте мне график работы, и я сам под него буду подстраиваться, чтобы вывести себя в максимально возможной форме к назначенному времени.

— Когда в прошлом сезоне наблюдали за Гашеком, какие мысли приходили в голову? Он уникум или можно попробовать повторить его рекорд долголетия?
— Без сомнения, Гашек уникален. У меня есть уверенность, что такое никто не может повторить. В 46 лет играть столь достойно, много и к тому же установить рекорд КХЛ по «нулям» — со средней командой. Словом, отношусь к нему с огромным уважением. Хотя стоит признать, что в плей-офф его игра все-таки поблекла по сравнению со звездным уровнем.

— Доминатор, кстати, карьеру еще не завершил и, отдохнув год, планирует вновь вернуться на лед.
— Не знаю, но уверен, что в КХЛ и НХЛ ему никто не предложит контракт. Может быть, в Европе он и может найти себя. Но в большой хоккей ему уже не вернуться. Только если в другом статусе: генменеджера или тренера.

— Вы продолжаете и сейчас усиленно следить за своими коллегами вратарями?
— Безусловно, до сих пор продолжаешь чему-то учиться у мастеров. И, работая с тренером, стараешься поменять какие-то нюансы в технике. Но это тяжело. Часто в игре включается «автоматика», заточенная под другой хоккей, чем сейчас. Ведь в начале карьеры со мной не занимались чисто вратарскими вопросами, поэтому я учился у тех, с кем работал. У Черкаса, Иванникова. В сборной у Миши Шталенова, Жени Набокова. Сейчас я тоже стараюсь избавляться от недостатков, но это очень трудно. Самое правильное — сделать их незаметными, а использовать свои козыри.

— А ребята молодые, те же Шикин, Ежов, пытаются у вас что-то перенять?
— Иногда в не совсем хоккейных вопросах спрашивают совета. Хотя ребята талантливые и все играют примерно в одной манере. С ним занимается Парккила, и думаю, его мастерства хватит, чтобы они росли и дальше.

— Существует миф, что в России практически не осталось сильных вратарей…
— Они есть, и видно, что их много. Возьмите хотя бы Бобровского. Это будущее нашего хоккея. Ваня Касутин. Да их масса — молодых ребят, которые реально хотят играть. Они через дикий труд и, возможно, какую-то несправедливость идут наверх. Бывает, их просто отодвигают за счет того, что из-за границы приехал парень, который более красиво двигается. Но не факт, что он в ключевые моменты будет выручать команду. Другой вопрос, что у нас нет системной подготовки, как в той же Финляндии, не говоря про Канаду. Если она будет, мы увидим много звезд — в кратчайшие сроки. Тем не менее те ребята появлялись и будут появляться.

— А вам, кстати, часто приходилось сталкиваться с несправедливостью в борьбе за звание первого вратаря, когда иностранец изначально имел преимущество перед вами?
— Масса примеров.

Раньше приходилось быть и вратарем, и грузчиком

— За счет чего сейчас добилась такого прорыва финская вратарская школа?
— Из-за системной работы с юношами. Организованная работа, курируемая. Всех структур. Не секрет, что воспитать голкипера высокого класса — тяжелый труд. Ими надо заниматься. Если взглянуть на финских вратарей, то они практически все похожи по школе. Неспециалист не может угадать, кто именно в воротах, но он скажет, что это финн. Из-за системы. А если использовать систему в нашей стране, у нас будет в два раза больше классных вратарей, чем в Финляндии.

— Юсси Парккила, который сейчас работает в СКА, — типичный представитель финской школы?
— Да. Но в этой системе есть один изъян, и существенный. Ярких индивидуальностей они не могут воспитать. Движения того же Жени Набокова копировать невозможно. Или если говорить о Гашеке… Учить мальчишек по системе великого чеха — значит, их всех загубить. А тот же Третьяк… А финны такой нестандартности не могут добиться. Нужен еще и индивидуальный подход. А у них будет просто один вратарь чуть лучше, другой чуть хуже.

— Вы ведь и сами хотели бы создать вратарскую школу…
— Я думаю в этом направлении. Но нужен прежде всего лед. Если будет площадка, мы будем отталкиваться от этого и искать вариации, как работать продуктивно. Мне бы не хотелось работать в одной спортивной школе, должен быть выбор… Мои дети тоже занимаются хоккеем, и я вижу, что в детском спорте много упущений и несовершенства.

— А чисто по-человечески вы находите общий язык с молодым поколением? Разные вы и они?
— Конечно, разные. Но понять их можно. Так же стремятся наверх, стараются закрепиться… Впрочем, все-таки у нынешнего поколения другая, спокойная жизнь, они не видели того, что видел я. Когда начинал карьеру, времена были тяжелые: хоккеисты не получали денег, выступали практически бесплатно. Сами носили форму, станки, клюшки, во время переездов приходилось все на себе перевозить, как грузчику… А когда тебе двадцать лет — и семьдесят килограммов веса, очень трудно. То есть ты выходишь на лед, а затем дополнительно работаешь носильщиком… Сейчас же хоккеисты получают сразу хорошие деньги, бывает, даже чересчур большие, и это портит некоторых уже в начале пути. Они более изнеженные. Их цель в жизни более ярко выражена и носит, скажем так, более меркантильный характер. Никакие жизненные ценности им не привиты, и они не имеют иммунитета против того, что творится сегодня в мире. Информация, ее развращенность и материальность — стоит на первом месте в мире. Они не знают, что в жизни каждого есть более важные ценности, чем поверхностная мишура. Отсюда у игроков сейчас больше эгоизма, самовлюбленности. Раньше ради команды, ради ребят, которые рядом с тобой, ты мог пожертвовать всем, даже жизнью.

Мы движемся в неправильном направлении

— То есть хоккейный мир движется в том же направлении, что и весь остальной — к бездуховности?
— Да, но я не уверен, что сам жизненный процесс имеет вектор обратимости. Меня очень расстраивает все происходящее в нашем обществе. А хоккей — часть мира, в котором мы живем. Тот же утонувший корабль у берегов Казани показывает в микроструктуре процессы, существующие у нас: жажда наживы, полное отсутствие системы, взяточничество… Требуется много сил в каждом человеке, чтобы это изменить. А если говорить о хоккее, надо, наверное, чтобы много хороших, порядочных людей взялись и пошли этим путем.

— А если брать Россию и весь мир — есть еще шанс спастись человечеству?
— Сложно судить. Я не политолог, не социолог, не демограф. Но, однозначно, направление, в котором мы движемся, — неправильное. Впрочем, думаю, что тот, кто хочет сохранить себя, свою семью и детей, имеет еще шанс. Но это большой труд.

— А с детьми у вас есть взаимопонимание?
— Не совсем. Сейчас сложный процесс взросления. Их переход из детства в отрочество проходил без меня. Я в это время много играл в других городах. Да и вообще хоккейная жизнь не способствует тому, чтобы находиться в семье и воспитывать детей. Постоянно переезды, приедешь ночью, утром просыпаешься, а дети уже в школе. Они приходят — я еду на тренировку, затем игра, сборы и т. д. Я вот только недавно чуть-чуть нащупал какие-то ходы, чтобы их отодвинуть от того направления, в котором они двигались.

— Часто не замечаешь, как дети взрослеют…
— Да, порой мы бросаем все силы на создание какого-то материального задела. Но ты не чувствуешь от этого удовлетворения. Приходится перестраиваться. Это самый сильный негатив, который ждет спортсмена, закончившего карьеру.

— В конце прошлого сезона, вернувшись в СКА из «Трактора», вы, получается, пожертвовали собой ради команды. Наверное, все-таки испытывали какую-то неудовлетворенность, вновь оказавшись за спиной Штепанека?
— Я вернулся с надеждой, что наконец-то буду играть. Но мне говорили: «У тебя все замечательно, но на следующий матч выйдет другой парень». Сыграл я опять очень мало. Но всегда сдерживал себя той мыслью, что есть цель — и цель всегда важнее, чем я, чем даже сто парней, как я. Для этого я и сейчас, собственно, в команде.

— Это для вас такой девиз?
— Это просто жизнь. Я знаю: чтобы добиться победы, каждому надо многим пожертвовать. А моя победа с «Авангардом» останется главным событием в карьере.

Мой идеализм исчез

— Значит, хоккей — это какой-то наркотик, на который подсаживаешься и с которого трудно соскочить?
— Скорее, это стиль жизни. Особенный. Все-таки, мне кажется, спорт намного чище, чем повседневная жизнь. Тут слишком много обмана и подлости. В спорте этого тоже навалом. Но не в такой форме. Все более по-мужски происходит.

— А вот Александр Юдин считает, что в современном хоккее как раз мало мужиков.
— Это немного утрированно, но по сути правильно. Есть другого рода мужчины: гладко выбритые, волос на теле нет, все накачанные. Они несколько по-другому воспитаны, чем мы, наши отцы и деды. Но надо помнить, что мужчина — это не качок и плейбой, а тот, кто совершает мужские поступки.

— Сами вы сильно изменились за это время?
— Без сомнения, я многое потерял. Наверное, даже больше, чем предполагал. Приобрел же опыт, который не купить за деньги, — как жизненный, так и спортивный. Но идеализм, наполнявший меня в юности, растерян. Сейчас я уже не смотрю на мир сквозь розовые очки, он полон грозовых туч... Это если говорить о нашем нынешнем прибежище. Ну а чтобы достичь Царствия Небесного, надо постоянно над собой работать, сделать много хорошего и стать другим человеком. И еще абстрагироваться от тех пьедесталов, что нам жизнь предлагает.

— То есть борьба происходит в душе человека…
— Да, все внутри. Если тебе нужно богатство, то один путь. Покой в душе — другой путь. Человек, не имеющий миллионов, может счастливее прожить жизнь, чем какой-то олигарх.

— Стали ли вы меньше читать с возрастом?
— Да, без сомнения. К сожалению. Быт, двое активных, молодых детей отнимают массу сил. Все-таки мы несем за собой груду скарба, который копится с каждым прожитым годом. Когда есть время, а допустим, на турнире в Донецке у меня оно есть, я читаю. Но сейчас уже беру не все, что попадается в руки, а целенаправленно ищу, то, что мне требуется в данный момент.

— На определенном жизненном этапе у меня создалось впечатление, что авторов, которые мне необходимы, я уже прочел, а новые — уже не изменят моего мировоззрения и поэтому не стоит забивать голову чужими мыслями. У вас нет такого ощущения?
— Нет. Масса книг, которые я хотел бы еще прочесть и получить что-то новое. Без сомнения, я многое уже понимаю в жизни. Но на самом деле то, что интересно одному возрасту, менее интересно другому. С годами у человека появляется целевой выбор, а не всеядность.

Чувствовал, что теряю себя

— Какая книга для вас до сих пор любимая?
— Все мои любимые книги оставили даже не вкус, а ощущение. Я могу сказать, какие книги меня просто поразили, а сами нюансы я уже не вспомню. Вот в чем смысл. Я все собираюсь перечитать свои любимые книги, но думаю, что надо все новое и новое читать, а к этому я еще вернусь — скажем так, на пенсии. Если поговорить по ступеням, то одна из первых книг, которая меня поразила, — рассказ Стивена Кинга «Мизери». Затем был «Мастер и Маргарита» Булгакова, через какое-то время Жозе Сарамаго «Евангелие от Иисуса», был у меня испано-южноамериканский период. Если брать последнее время, то это Джон Ирвинг «Мир глазами Гарпа». Дальше Стейнбек «Зима тревоги нашей», Сэлинджер «Над пропастью во ржи» и «Опрокинутый лес». Фантастические, конечно, книги. Вот так, своим путем, я как-то вышел на американскую классику. То, что я читаю в основном, это Стейнбек, Ирвинг, сейчас Апдайк. Да, мне не чужда и русская классика, но Достоевский не совсем понятен и приятен. Так же как, кстати, и Толстой. А вот Чехова, Лескова, Островского я считаю изумительными авторами. И Булгакова.

— Кстати, «Мастер и Маргарита» для многих советских людей, в том числе и для меня, стал отправной точкой, заставившей задуматься о смысле жизни. А что для вас стало этой точкой, которая привела к православной вере?
— Вообще я не суеверен, но мистичен. Мистицизм — это слепая вера в свои убеждения. И многие книги мне в этом помогли, в том числе и те, которые трудно назвать христианскими. Тот же Стивен Кинг. Есть у него такой роман «Безнадега». Там много ужасных составляющих, но и очень ярко нарисована линия веры. Это как-то меня сильно задело. Плюс моя жизнь меня совершенно не устраивала. Я хотел жить по-другому, чувствовал, что теряю себя, свою сущность. Начал поиски того, что бы помогло измениться к лучшему, и это в итоге привело меня к православной вере. Крестился уже взрослым — в 21 или 22 года — и только затем жизнь стала приобретать те очертания, которые я хотел.

— Сейчас насколько часто Библию открываете?
— Раньше не упускал случая почитать, сейчас гораздо меньше. Много искушений. Тот же айпод отнимает массу времени. Я не фанат продвинутых технологий, но тяга узнать новое, общечеловеческое любопытство затаскивает меня в эти глубины, и я просто время теряю. Приходится выбирать между художественной литературой и Евангелием, и иногда выбор падает на светские книги. Ведь Библия, Евангелие требуют вдумчивой работы мозга.

— У человека, много читающего, иногда «рука тянется к перу, а перо к бумаге». Нет желания создать мемуары?
— Если честно, пока нет. А если когда-нибудь соберусь, то это будут, скорее, частные воспоминания. Полезные для юношей в плане воспитания — чтобы они не оступались, не повторяли ошибок и знали хоть какую-то подноготную хоккея. Но пока этот вопрос открыт и отложен далеко-далеко.

Санкт-Петербург — Донецк