Ирина Скворцова: Доктор собрал меня с нуля

Страшная авария разделила жизнь Ирины Скворцовой на «до» и «после». 23 ноября 2009 года на санно-бобслейной трассе в Кенигзее экипаж Евгения Пашкова и Андрея Матюшко врезался в боб, где были Надежда Филина и Ирина Скворцова, которая приняла на себя страшный удар. Врачи говорили, что с такими травмами выживает один человек из ста. Ирина выжила. Доктора пророчили ей: «Ты будешь передвигаться только на инвалидной коляске». Ирина встала и пошла. Да, на костылях. Но сама.

Позади почти восемь лет лечения в Германии. 74 операции. А сколько еще впереди, никто не знает.

Перед нами сидела улыбчивая девушка, а мы про себя думали: «За что ей все это?»

Ирина не унывает. Прыгнула с парашютом, управляет машиной одной левой ногой, стреляет в тире из пистолета, параллельно ищет, какому делу посвятить себя. «Ее энергии на десятерых хватит!» — восхищались коллеги, глядя на Ирину. И это не преувеличение.

Ты не можешь чувствовать боль

— Буквально час назад мне сказали, что на 11 ноября есть договоренность о встрече с врачом, — Ирина начала с самого важного. — Но я попросила перенести на двадцатые числа ноября, чтобы успеть найти квартиру. Это, правда, дорого. Поэтому, скорее всего, будет комната.

— Когда у вас была последняя операция?
— В марте. Я езжу в Германию два раза в год.

— Сколько еще прогнозируют операций?
— Уже боюсь загадывать… Всего было 74. Я спрашивала лечащего доктора: «Махенс, ну хоть виден какой-то лучик в конце туннеля?» — «Маленький. Сколько еще нужно операций, никто не знает».

— 74 операции под наркозом. Это вредно для сердца.
— Бывает, оно покалывает, но я не собираюсь останавливаться. Вложила столько времени и денег... Как бы это страшно ни звучало: лучше умереть на операционном столе, чем жить с таким телом.

— Вам не предлагали лечиться в России?
— Я не доверяла. Мне делали операции за границей, я была наслышана о немецкой медицине. Не хотела менять руку врача, который собрал меня с нуля (речь идет о немецком докторе Гансе-Гюнтере Махенсе, оперировавшем Ирину Скворцову. — «Спорт День за Днем»).

— Кто оплачивает операции?
— Я сама. Те деньги, что выиграла по суду, в России не трачу, только на лечение в Германии (немецкий суд удовлетворил иск Ирины на сумму 650 тысяч евро к Немецкому союзу бобслея и скелетона. — «Спорт День за Днем»). Я знала, что понадобятся дорогие операции, но не представляла, сколько их будет нужно.

 

— Деньги вам отсудили, но судья Петер Хелль, ошибочно выпустивший на трассу экипаж Пашкова и Матюшко, так и не извинился?
— Мы виделись на Олимпиаде в Сочи. Подошел ко мне: «Привет». Я улыбнулась и поздоровалась в ответ. Опустила глаза на аккредитацию и увидела фамилию «Хелль». Если бы в этот момент он сказал: «Извини, мне жаль»…

— А что Хелль?
— Спросил меня: «Ты не хочешь со мной разговаривать?» — «Нет». В этот момент у меня были полные слез глаза. Я развернулась и ушла.

— Он не пытался окликнуть?
— Думаю, это было бесполезно. Немцы, конечно, чопорный народ, но не настолько же быть циником.

— Хелль не понес никакой кары?
— Он выплатил штраф в Германии (3600 евро. — «Спорт День за Днем»). Мы понимали, что не получим от него тех денег, которые запрашивали. Поэтому у нас было еще два ответчика: Международная федерация боб­слея и скелетона и Немецкий союз бобслея и скелетона.

— Когда вы пришли в себя после аварии, надеялись, что будете выглядеть, как сейчас?
— Я знала, что попала в аварию. И даже находясь в коме, видела сны, как лечусь. Только не в Германии, а в Австрии. Когда увидела палату, самый большой шок был от того, что на календаре 13 января, а не 23 ноября. Немецким врачам запретили озвучивать мой диагноз. Они считали, что я всю жизнь буду на коляске. При этом я всем говорила, что обязательно встану на ноги. Оставалось еще четыре года до Олимпиады в Сочи: два на восстановление, два на подготовку. Я терроризировала врачей вопросами, могу ли поднимать штангу, работать с теми же весами…

— Как они реагировали?
— Уходили от ответа: давай ты сначала выпишешься, тогда будет видно. Не могли мне сказать: «Девочка, забудь про спорт. Коляска до конца жизни». Уже потом я узнала, что была серьезная угроза ампутации правой ноги.

— Когда вы первый раз увидели свои ноги после аварии?
— В реанимации точно нет. Перевязки делали под общим наркозом. Только один раз я увидела свой живот в скобах. Такой ужас! Был красивый плоский животик, а тут скобы и непонятно что (улыбается).

— То, что немецкие врачи ошиблись с прогнозом, это чудо?
— Два раза стоял вопрос об ампутации правой ноги. Все-таки ее сохранили. Для симметрии. Сшили как могли. По всем параметрам она не должна была шевелиться, а нервы — прорастать. Но они каким-то чудом проросли. Когда меня брали за ногу, я говорила, что мне больно. «Ты не можешь ее чувствовать, — удивлялись врачи. — Закрой глаза». Закрываю глаза. Они мне тыкают по ноге: «Где больно?» — «Здесь, здесь и здесь». — «Это невозможно!» По медицинским показателям я не должна была ходить, но я встала.

— Врачи были в шоке?
— Поначалу об этом знал только Махенс, потому что еще был судебный процесс и везде указывали, что я на коляске. Попробовала ходить без костылей еще в декабре 2010 года. В феврале 2011-го, когда приехала на чемпионат мира по бобслею в Кенигзее, заехала в клинику к Махенсу. Встала с коляски, прошла по кабинету без костылей. Махенс, смотри! Первые пять минут его можно было ни о чем не спрашивать. Потому что передо мной сидел ребенок! Он меня щупал: «Что ты делаешь в России? Это же невозможно! Ты ходишь без костылей…»

Молоко вместо безопасности

— Вы рассказывали, что в начале лечения вас посещали мысли о самоубийстве.
— Это когда были сильнейшие боли в реанимации, а мне давали обезболивающее только раз в час. Немецкие врачи считали, что у меня так называемые фантомные боли. И еще боялись вызвать привыкание к лекарству на наркотической основе. При этом говорили: «Да какие у тебя боли? Тебе сохранили ногу для симметрии. Там ничего не может болеть». Обезболивающее не убирало боль, а лишь притупляло. На двадцать минут. Остальные сорок ты просто лезешь на стенку. Как будто тебя переехали ниже бюста. Я кричала, плакала… Но вместе с тем сознавала, что, если что-то с собой сделаю, мне привяжут руки к кровати.

— Мама с первого дня была рядом?
— Да, как приехали в Германию.

— А папа?
— Он потом приехал в реабилитационный центр. Родители давно в разводе. Папа с нами не жил. Мы не общались. Не знали, как у него со здоровьем. Решили, пока со мной непонятная ситуация, ничего ему не сообщать. Чтобы его еще не откачивали.

— Во время лечения ощущали, что вас не забыли?
— Пока лежала в реанимации, Интернета и телевизора не было. Телефоном пользоваться не разрешали. Только для экстренных переговоров с Россией. А вот в реабилитационном центре я залезла в Интернет и обнаружила около тысячи сообщений в «Одноклассниках» и порядка полутора тысяч в «ВКонтакте». До сих пор со многими общаюсь. Сейчас как раз после интервью встречусь с молодым человеком, с которым мы семь лет общались в «ВКонтакте».

— Это он пригласил вас в Петербург?
— Нет-нет! (Смеется.) У него семья, дети. Мы просто очень хорошо общаемся в Сети.

— От кого была самая неожиданная поддержка?
— Не ожидала, что меня посетит Сергей Лавров. (Министр иностранных дел Российской Федерации. — «Спорт День за Днем».) У него в графике не было встречи со мной. Просто отнесся по-человечески. В пяти минутах езды от моей клиники проходил Саммит по безопасности. Лавров навестил меня, спросил, что нужно. Мама сказала: «Психолог».

— Помог?
— Через неделю со мной уже работали психологи. Российские, из МИДа.

— А были те, кто, напротив, отстранился?
— Есть ряд знакомых, которые так поступили. Мы стали реже созваниваться. А из друзей ни одного не потеряла.

— Надежда Филина, с которой вы ехали в бобе, навещала?
— Мы тогда обе подставились под удар. Просто так получилось, что она сидела впереди. Все, кроме меня, встали и пошли. Ребята, как мне говорили, выступали уже на следующем этапе. Надю не пускали на трассу. Ее психологическое состояние не позволяло кататься. Она меня навещала в российском реабилитационном центре. Сейчас мы, конечно, реже созваниваемся, но с праздниками друг друга поздравляем (улыбается).

— После таких страшных ударов люди начинают верить в знаки судьбы. 23 ноября 2009 года у вас не было предчувствия, что не надо садиться в боб?
— Я знаю, о чем вы говорите. Меня посетило такое чувство в Латвии за полгода до столкновения в Кенигзее. Встала утром, села на кровать и говорю соседке: «Не хочу ехать на тренировку». Она меня спрашивает: «В чем дело?» — «Боюсь». — «Ир, да ладно, мы уже здесь месяц катаемся». В итоге я поехала на тренировку, и у нас с Надей произошло жуткое падение на спину. Неделю ходила в корсете. Спина очень болела. Когда мы упали, я сказала: «Поэтому и боялась».

— А в тот роковой день?
— Вообще ничего не было. Один из тренеров потом рассказывал: «Ир, ты помнишь, что мне говорила?» — «Нет». — «Я тебе сказал: “Ира, аккуратно держись в бобе, Надя первый раз на этой трассе“. И что ты мне ответила?»

— Что?
— «Где здесь можно купить молоко? Мне надо протеины разбавлять». (Смеется.) Тренер недоумевал: «Я ей про безопасность рассказываю, а она о молоке».

Боялась не президента, а камер

— На Олимпиаду в Сочи вы все же попали. Во время церемонии открытия журналисты обсуждали, кто это сидит рядом с президентом России.
— Улетали в Сочи с утра чартерным рейсом. Встала в три утра. Сделала прическу, макияж. Взяла два телефона, фотоаппарат. Думаю, незаметно приеду на открытие, посмотрю и уеду. В Сочи прилетели с опозданием. Не было времени переодеться. Когда все регистрировались в гостинице, я сказала, что в розовых легинсах на прием к Виталию Мутко не поеду. Пойду в туалет переодеваться.

— А что здесь такого? Мутко — человек демократичный.
— Я понимаю, но розовые легинсы, которые видны за километр, — это все же не для приема. Быстро переоделась. Посмотрела на себя в зеркало: для сельской местности сгодится.

— Сочи — сельская местность?
— Вы уже не первый, кто задает этот вопрос. Это у меня крылатая фраза. Я могу ее и для Москвы использовать.

— Понятно.
— Приехала на стадион, а мне говорят: «Ирина, на церемонии открытия вы сидите в ложе с президентом». За сорок минут до начала снова подошли: «Пойдемте, мы вас посадим». — «Там холодно, не пойду». Я же не знала, почему они заранее рассаживают (улыбается). Люди, которые подошли ко мне, переглядываются. У них паника. Не могут какую-то девчонку посадить! Остается десять минут. Снова подходят: «Ирина, ну все, пойдемте». Показали место и ушли. Я убрала костыли под сиденье, поставила пакеты, вид хороший. Сейчас буду фотографировать! Нам еще предложили согреться перед церемонией…

— Заботливые.
— Чуть-чуть алкоголя было в крови. Легкое фуршетное настроение, когда уже ничего не страшно (смеется). Смотрю: два места свободны. Ну, наверное, кто-нибудь подойдет, до начала еще есть время. Ребята, которые рядом сидят, говорят мне: «Ничего себе, ты рядом с президентом». — «Да ладно». С третьей попытки я понимаю, что они не шутят.

— Алкоголь выветривается?
— За долю секунды! И до меня доходит: Путин, камеры, весь мир, а у меня макияж, сделанный в три утра, и прическа из серии «сойдет для сельской местности»?! (Смеется.) Я не президента боялась, а камер. Что буду плохо выглядеть.

— Когда Путин появился, вы уже были морально готовы?
— На иголках точно не сидела. Путин — тактичный, воспитанный мужчина. Он, естественно, поздоровался за руку, присел на свое место. Спросил, как я себя чувствую. Потом у нас с ним были короткие диалоги по поводу того, что происходит на стадионе. Плюс Путин помог мне с переводом слов Томаса Баха (президент МОК. — «Спорт День за Днем»), который сидел рядом с Владимиром Владимировичем.

— Ощущали напряжение, сидя в ложе?
— Естественно, мне пришлось продумывать, как себя вести. За месяц до этого была полостная операция на животе.

— Как же вы сидели?
— Три часа с прямой спиной в корсете. Было сложно подниматься, когда играли гимны. Ну и еще некомфортно от камер.

Была бегунья, стала зомби

— Мы понимаем, как мальчики увлекаются футболом, а девочки — гимнастикой. Как люди заболевают бобслеем?
— Наверное, эти люди «подсели» на адреналин. Любят скорость. Там такие ощущения! (Смеется.) До этого занималась легкой атлетикой. Бегала 200 и 400 метров. Была мастером спорта и неоднократной чемпионкой России. Меня планировали перевести на 400 метров с барьерами, где видели мои перспективы, но я немного сдала психологически.

— Почему?
— Две сложные травмы. Из-за них пропустила два летних сезона и чемпионат Европы в своем возрасте. Меня должны были снять с зарплаты — единственного дохода. В то время еще с родителями были не очень хорошие отношения. И… сдалась. Сказала, что не хочу больше заниматься спортом. Лучше пойду работать.

— Кем?
— Продавцом-консультантом в спортивном магазине. Но там был такой график… Меня два месяца не видели. Думали, куда-то уехала. Четыре дня в неделю работала. Остальные три просто отсыпалась.

— Так тяжело?
— Целый день на ногах. Приходилось приезжать на работу на первой электричке, потому что надо было помыть зал, приготовить магазин к открытию. А потом закрыть. Я приходила домой в час-два ночи.

— На следующий день снова на работу…
— Если ставили два дня подряд, можно было приехать не к восьми утра, а к десяти. Приходишь как зомби. Целый день на ногах. Только полчаса на обед.

— В таких магазинах на продавца еще могут повесить украденную вещь.
— Бог оградил.

— Пережив страшные аварии, люди становятся сильно верующими. Вас ведь навещал батюшка в Германии.
— Мне предлагали исповедаться, а я даже не знаю, как это делается (улыбается). Хожу в храмы, когда очень захочется. Еду за рулем по МКАДу и думаю: хочу к Матроне. Разворачиваюсь, еду к Матроне. Было у меня такое. Сорок минут простояла в очереди. Руки замерзли до такой степени, что машину зубами открывала.

— Гоняете на машине?
— Да! Управляю одной левой ногой. Когда по трассе уезжаю из Москвы, то, конечно, отрываюсь по полной (смеется).

— На какой скорости отпускаете педаль газа?
— Чаще всего перед камерой. Пока у меня рекорд: 211 километров в час.

— Есть желание его побить?
— Если машина позволит, почему нет? (Улыбается.) Но я не езжу бесшабашно. В рамках разумного. Друзья говорят: «Когда ты за рулем, мы не боимся. Ездишь быстро, но аккуратно». Никакого не подрезаю. Еду под 180-190 километров в час, а в машине спят.

— Когда учились водить, инструктор сильно кричал?
— Меня вообще не брали в автошколу. Хотя все справки были собраны. Но как только слышали, что я на костылях и буду управлять одной левой ногой, сразу отказывали в обучении. На тот момент были автошколы для инвалидов, но там все управление на руле. Если я захочу за границей взять машину напрокат, будет проблема из-за пометки в правах, что они для инвалида. Естественно, я хотела обычные права.

— Как вам отказывали в автошколах?
— Я приходила, а мне говорили: «Ой, у нас машины нет, у нас инструктора нет». Давали понять, что не хотят брать.

— Кто помог?
— Телеведущий «России‑1» Эрнест Мацкявичюс. Он как-то спросил: «У тебя есть права?» — «Какие права? Я не могу в автошколу устроиться». На следующий день после разговора с ним я уже звонила в автошколу и договаривалась, что приеду.

— Россия — страна блата.
— Ну как блата? Два месяца занималась наравне со всеми.

— Имеется в виду то, как вы попали в автошколу.
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

— Почему вы раньше не попросили о помощи?
— Честно говоря, я не из тех людей, кто будет ходить и просить. Проще за кого-то попросить, чем за себя. Пришла в группу автошколы на пять занятий позже. Мне предложили: «Либо в новую группу, либо будешь догонять». — «Буду догонять».

— Получилось?
— Догнала. Ездила на занятия на метро, с пересадками. Два месяца. Пять раз в неделю. Как на работу. Когда первый раз села в машину, мы с инструктором поехали на площадку. А его уже предупредили: «Ты будешь заниматься с девочкой на костылях». Директор звонил ему после каждого занятия. Инструктор не выдержал: «Успокойтесь, нормально она водит».

На первом занятии я уже сама доехала до метро. Экзамен сдала с первого раза.

Плюхнулась на диванчик

— Когда произошел контакт между вами и руководителями Ассоциации спортивной прессы?
— Их первый фестиваль прошел в 2011 году. Буквально за пару месяцев до него меня пригласили быть соведущей Виктора Гусева. Сижу и думаю: «Что? Как?» Столько времени прошло, а я до сих пор тушуюсь перед камерами.

— Стоп-стоп. У вас же была программа на телевидении, где вы брали интервью у паралимпийцев.
— Это, может, со стороны я казалась спокойной, а внутри — ураган эмоций! (Смеется.) Выступление перед людьми — еще сложнее.

— Можно было отказаться.
— Я написала в ответ: «Ничего не умею, ничего не знаю, но согласна». (Смеется.)

— Что было дальше?
— Дальше мне позвонила Нина Витальевна Зверева (член Академии российского телевидения. — «Спорт День за Днем»). Я приехала к ней в Москву. Мы записали небольшое видео. Она была Гусевым, я — Ирой. Под меня сделали весь сценарий. По неопытности я его весь выучила. Мы вышли на сцену. Виктор стал импровизировать, а я поворачиваюсь к нему: «В сценарии такого нет». (Смеется.)

— У вас не возникало желания перейти в паралимпийский спорт?
— Нет. Два года назад тренер по лыжам говорил: «Мы тебя заберем к себе. У нас девчонок не хватает». — «Не-не, все, хватит».

— Чего сейчас хотите?
— Семь лет я посвятила только лечению, особенно последние четыре года.

— Игра стоит свеч.
— Да, я делаю операции и восстанавливаюсь, но, с другой стороны, не работаю и не знаю, чем хочу заниматься. Только спустя семь лет нашла себе хобби.

— Какое?
— Стрельба из оружия (смеется).

— По живым мишеням?
— Нет, что вы! До этого я и с парашютом прыгала, и на мотоцикле каталась…

— С парашютом?
— У меня сзади был инструктор. Я только подняла ноги, а он приземлялся. Как-будто плюхнулась на диванчик.

— Ну вы даете. Играть в гольф не пробовали?
— Это слишком скучно для меня. Я люблю драйв, адреналин, скорость. Была бы возможность, участвовала бы в гонках на машинах. Но там много зависит от механики.

Время не лечит. Только притупляет

— Вы говорили, что больше всего на свете хотите выйти замуж и родить ребенка.
— Ой, когда это было? Лет пять назад? (Смеется.) Я из тех людей, которые могут приехать на чашечку чая в шесть часов вечера, а в пять утра рвануть в другой город.

— Надо найти себе такого же легкого на подъем человека.
— Это опасно! (Смеется.) Мне нужен тот, кто будет меня хоть как-то останавливать.

— На свидания ходите?
— Нет. Так получается, что либо я нравлюсь молодым людям, а они мне нет, либо наоборот (улыбается). После аварии личная жизнь совсем не складывается.

— А до аварии?
— Был один… Мы не встречались, просто общались. Потом случилась авария.

— И перестали общаться?
— Периодически созванивались, но постепенно все сошло на нет. Я прекрасно понимала, что у нас не будет никакого продолжения.

— Узнавали, как у него сложилась жизнь?
— Женился! (Смеется.)

— Вы сможете родить? Что говорят врачи?
— Чисто теоретически внутренние органы не так сильно пострадали. Ну а практически… нет никаких гарантий. Пока не хочу об этом думать. Мне все равно еще два-три года оперироваться.

— Какую дистанцию можете пройти без костылей?
— По квартире хожу без них. Иногда выбегаю из квартиры: «А где костыли? Где я их оставила?» Метров пятьсот без них точно пройду, потом начинают болеть ноги.

— От чего испытываете самый большой дискомфорт? Может, сталкивались с откровенной бестактностью?
— Логика у людей странная (улыбается). Я приехала в гости к подруге. Поднимаюсь с ее соседом на лифте. Он смотрит на меня: «А что случилось?» — «В аварию попала». — «Машина хоть цела?»

— Оригинал.
— И это он на полном серьезе. Груда железа важнее человека. Дискомфорт — это когда идешь на какое-то мероприятие в вечернем платье и на костылях. Все такие красивые, на каблуках, а я так не могу. И еще хромаю без костылей. Плюс смотришь на себя в зеркало: «Да, теперь я знаю, как выглядит монстр Франкенштейна» (улыбается). Мне Махенс в 2011 году сразу сказал: «Ты же понимаешь, что я не верну тебе такое тело, как было». — «Понимаю, но сделайте так, чтобы я могла надевать брюки, юбки и платья. И разница в ногах не привлекала внимание». — «Это постараюсь».

— Большая разница?
— Очень! Две трети мышц пришлось удалить. Костыли теперь на всю жизнь. Они делают правую ногу объемной, чтобы она соответствовала левой.

— В общественном транспорте уступают место?
— Не всегда. Иногда делают вид, что спят или слишком увлечены книгой. Бывало, я стояла на перроне, пассажиры видели свободное место, и я думала, что меня снесут. Даже в вагон не зайду.

— Одна живете?
— С котом Жорой (смеется). Раз в неделю приезжает мама, помогает убираться.

— Много времени проводите в компьютере?
— Больше за рулем. До аварии я как рассуждала: «Это успею сделать, это потом». Сейчас есть возможность — делаю, нет — подождем. Мне позвонили в девять утра: «Будешь спать или поедешь прыгать с парашютом?» Час на сборы. Я вылетаю из квартиры.

— Часто думаете о том, почему эта авария случилась именно с вами?
— Такие мысли часто приходили, когда лежала в реанимации. Боли были адские… Многие говорят, что время лечит. Но ничего оно не лечит. Только притупляет. Смириться с произошедшим невозможно. Я могу даже поплакать. Естественно, когда никто не видит.

— Жора видит.
— Это да, он у меня настоящий мужчина.