Курс молодого бойца

Через полчаса после окончания матча «Динамо» с «Аланией» возле стадиона не было ни одного болельщика.

В смешанной зоне работали журналисты, около автобусов команд обнимались и улыбались друг другу футбольные люди. Газзаев-старший тепло общался с Царевым и Масловым, Кураньи вслушивался в слова Воронина, легендарный администратор «Алании» Боря Дзасохов выделялся импозантностью и георгиевской ленточкой на лацкане пиджака.

Я болтал о чем-то с Сарсанией и Черчесовым, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернул голову и увидел своего знакомого, с кем мы не общались примерно полгода.

Я махнул ему рукой, он кивнул в ответ. Я уже собирался подойти поздороваться, но Станислав Саламович задал мне вопрос, и пока я отвечал, человек исчез.

Когда через несколько минут я уезжал со стадиона, моя голова вертелась по сторонам не хуже локатора, но его я так и не увидел. Его нового номера телефона я тоже не знал.

Его звонок полугодовой давности был одним из самых странных звонков в моей журналистской жизни. Помню, как зазвонил телефон — мы с женой приехали к друзьям на день рожденья, чуть припозднившись, и когда аппарат завибрировал в кармане, я подумал, что звонит хозяйка и приготовился извиняться.

Но это была не она.  Я посмотрел на номер — и обрадовался. Звонил человек, вызывавший у меня глубокую симпатию еще в его игроцкие времена. Я подумал, что он заехал на несколько дней в Москву и хочет увидеться, поэтому голос мой был радостным и бодрым.

— Привет, товарищ! — сказал я и понял, что разговоры с Божовичем крепко осели в моей памяти. В России копирайт на такую форму приветствия только у Миодрага и коммунистической партии.

В трубке пару секунд продержалось молчание, а затем «с того полюса» разговора сказали:

— Я не знаю, что мне делать.

Помню, как я обомлел. Начал перебирать худшие варианты, вместо того, чтобы просто спросить: «а что случилось?».

— Я не знаю, что мне делать, — повторили в трубке с отчаянием. — Не знаю. Мне очень плохо. Я совсем один. Мне даже не с кем поговорить.

— Подожди, — сказал я. — Не понимаю. Объясни, что происходит.

— Я не знаю, что мне делать, — снова сказали мне.

Мы бросали друг в друга эти две фразы: «что случилось?» и «я не знаю, что мне делать» — несколько минут, пока полностью не выдохлись. Разговор не продвинулся ни на шаг — в отличие от нас с женой. Мы уже зашли в подъезд, поднялись в лифте, поздоровались с хозяевами, вручили подарок имениннице, но, в отличие от моей половины, я в тот момент был в другом месте, за сотни километров от Москвы — и, кажется, ее это начинало злить.

Поэтому я тоже разозлился.

— Можешь, наконец, ты мне объяснить, что происходит? — по­требовал я.

И началась рыбалка: я забрасывал удочку, затем выдергивал ее — когда без улова, когда с ним. Вроде бы он говорил много и откровенно, но общий смысл сказанного стал ясен не сразу. Он, один из тех, кого принято называть «молодыми тренерами», впал в депрессию в чужом городе. Команда играет не так, как хотелось, и не так, как может. Игроки после неудачных матчей переживают недолго. Близких людей в этом городе у него нет. Семья далеко. Бытовые условия не ахти.

Потом из него удалось вытащить признание.

— Я боюсь сорваться. Боюсь все бросить и уехать. Тут тупик. Тут невыносимо…

— Если невыносимо, надо уезжать. Тем более что это не твой город.

— Я боюсь, что на мне поставят крест. Скажут: тоже мне тренер — как начались трудности, сразу сбежал. А я знаю, что я тренер, что могу работать. Я же вижу, как мы играем — никому крупно не проиграли, в каждом матче столько моментов.

Повисла пауза. Я подбирал слова, но так сложно было найти что-то подходящее.

— Иногда хочется, чтобы все быстрее закончилось. Стресс страшный, постоянный. А тут тебе с трибуны еще кричат такое, что руки опускаются.

Тут мне стало страшно. Собеседника я знал не близко, но всегда думал о нем как о крепком, волевом человеке. И вдруг — такая боль в голосе. Отчаяние, граничащее…не хочу даже говорить, с чем.

— Послушай меня. Кричат? Конечно, кричат. И будут кричать — всю твою жизнь. Если ты выбрал публичную профессию, привыкай. Про Хиддинка, думаешь, не кричали? Про Газзаева, Романцева, Семина, Карпина, того же Слуцкого? Про нас, журналистов, знаешь, как в интернете кричат? Если хочешь, чтоб не кричали — надо идти в офис, на завод. Или вообще не работать. У каждого бывшего футболиста либо магазин, либо салон красоты, либо шиномонтаж, либо просто помещения, сдаваемые в аренду — чтобы прожить, хватит, верно?

— Да, — вдруг сказал он. — Если ты тренер, будь готов к ругани, не только к критике.

— Ты сравни себя с вратарем. Про них говорят: вратарь становится вратарем, когда пропустит «свою» сотню. Вот и ты как «молодой тренер» должен сто своих ошибок сделать. Хиддинку в Турции камнем голову разбивали, в Романцева бутылки с трибуны летели, по Черчесову с Радимовым как проходились?

— Но мне же мячи между ног не забивали. И с чужой половины поля тоже.

— А ты думаешь, Овчинникову легче? Ему тоже, как ты говоришь, мячи между ног не забивали. Но его команда — внизу. А задача: попасть в десятку с «Кубанью». Лаудрупу было легче? Кобелеву? Газзаеву? Семину? Непомнящему, у кого непонимание — будут у «Томи» деньги, чтобы выжить, или нет? А ты не думаешь, что, может, все и к лучшему, что у тебя там не идет? Что иначе мог бы ты в своем дивизионе несколько лет на десятом месте закончить и превратился бы в героя областного масштаба? И через двадцать лет, полысевший, растолстевший, рассуждал бы на городском телевидении о перспективах пердяевского футбола. Готов ты всю жизнь провести там, в этом клубе? Где, по-твоему, лучше набивать шишки — в низших лигах или в «Спартаке», как Чернышов?

Такие простые слова, но он слышал их, словно первый раз в жизни. Отвечал уже другим голосом. Обещал в ближайшие дни вырваться в Москву и встретиться.

Я вернулся к праздничному столу. За ним шло привычное общение — о футболе, о живописи, о детях.

Я даже что-то говорил, поддерживая разговор. Но постоянно думал о другом.

О том, что тренеров, никто кроме жизни, их профессии не учит. Тренировочный процесс, тактика, физиология — да, конечно, базовый набор знаний в ВШТ дается каждому. Только быть тренером — это другое.

Я помню, как однажды вечером у человека, годящегося мне в отцы, вырвалось: «можешь объяснить — почему меня никуда не зовут?». Он действительно был отличный тренер. Разве что характер у него был слишком жестким, колючим.  

Помню растерянность более молодого человека, которого подставил второй тренер. Его многолетний друг. Подставил и сам стал главным.

Думаю, у каждого журналиста найдутся аналогичные примеры.

Гордеев — он сам про это рассказывал, так что можно и повторить — на своей единственной встрече с Хиддинком расспрашивал мэтра не про тактику и теорию. Его интересовала прикладная психология: как вести себя тренеру в таких-то конкретных случаях.

При мне Гус не раз рассказывал, как тренер должен строить свои отношения с руководством, с игроками, с журналистами.

Иван Лях, еще тренируя «Шинник», откуда его в прошлом сезоне убрали, несмотря на промежуточное третье место в таблице, впитывал пересказ этих историй, как губка. Было видно, как им, еще несамостоятельным тренерам, важно именно это: попробовать перенять хоть чуточку жизненного опыта у таких личностей.

Насколько известно, таких курсов нет — этому нигде не учат.

Жаль. Было бы в разы меньше ошибок.

Как подать себя, как вести себя, как выстраивать отношения

и разрывать их — мог бы получиться курс молодого бойца.

И таких звонков, как полгода назад, было бы меньше.

Колонка «История Ильи Казакова» из еженедельника «Спорт день за днем» №19 (19-25 мая 2010 года).