«Он делал режиссеров из водителей автобусов». Воспоминания об Эрнесте Серебренникове

19 мая – день рождения режиссера спортивных трансляций и комментатора Эрнеста Наумовича Серебренникова (1936–2021), ушедшего из жизни два с половиной года назад. 

О выдающемся деятеле спортивного ТВ в день его памяти вспоминают его родные и друзья.

Михаил Серебренников, сын Эрнеста Серебренникова:

- Не помню ни одного нашего с отцом разговора, чтобы я ушел с пустой головой. Беседы с ним, а часто просто его монологи, всегда будили фантазию у слушателей. Много раз наблюдал, как у собеседников минут через пятнадцать-двадцать его трепа на любую, в принципе, тему начинали гореть глаза. Было заметно, что у них появилась Идея. Отец умел разбудить фантазию у любого, а ведь работа фантазии подразумевает определенную внутреннюю свободу. Что дает нам эта свобода, умные люди уже много раз нам рассказали… Короче говоря, отец умел делать из водителя автобуса кинорежиссера — и делал это довольно быстро. У него хватало сил на всё и всех, отец не делился своей творческой энергией, просто создавал новую. Он будил воображение у собеседника, я не знал никого другого, кто мог это делать с такой легкостью.

Особенно сильно это умение у папы было заметно в кукольном деле. Он, как известно, довольно долго руководил кукольным театром «Корабел», организованным Ленинградской Корабелкой, кстати, театром довольно успешным и острым по тому времени. Репетиции, которые проходили в «мастерской», а точнее — в большой комнате, метров пятьдесят, на пятом этаже общаги Кораблестроительного института у метро «Автово», я помню хорошо. Это был жестокий спорт, там пощады лентяям не было, все вкалывали, как умалишенные. Репетицию отец не начинал, пока актеры, они же студенты Корабелки, оставались «холодными», то есть неразмятыми.

Разминка была минут на двадцать, примерно как на тренировке по боксу: «потягушки», разные прыжочки, отжимания, ничего особенного для спортсмена, но немного неожиданно для актера кукольного театра. Курящих, кстати, среди актеров не было: физически было очень трудно выдержать трехчасовую репетицию, даже если тебе чуть больше двадцати, но «в кармане пачка сигарет». Разогревшиеся актеры после разминки наконец готовы были скакать и работать с куклами. Кстати, куклы были большими — до трех метров в высоту, на каждой работало по два актера, а на некоторых — по три. Первые несколько прогонов номеров никогда не были хорошими, даже мне не было смешно или грустно, это было, что называется, «мимо». Во время и между этими прогонами отец злил актеров, выводил их из зоны комфорта, как сказали бы сейчас, делал он это быстро и эффективно, как опытный тренер перед выходом команды на игру.

В какой-то момент я замечал легкую ненависть в студенческих глазах, начиналась настоящая репетиция. Куклы начинали жить, они общались друг с другом и с залом (то есть со мной), кукольные руки на длиннющих тростях двигались в ритм, а рты открывались, попадая в фонограмму. Что-то уже получалось. Но этого было, конечно, недостаточно. В номере всегда должен был быть главный гиг — гвоздь или кульминация номера и еще несколько смешных находок по ходу всей постановки. 

В «Сердце», например, главным был момент, когда Леонид Утесов, а вернее, кукла, его игравшая, под припев шлягера «Спасибо, сердце…» доставал кукольное сердце из внутреннего кармана пиджака и, держа его на вытянутой руке, продолжал петь, уже обращаясь к сердцу как зрителю. Пересказывать бессмысленно, это нужно было видеть.

Как вообще делался кукольный номер? Номер нужно было придумать, часто это были номера на известную музыку, отец долго ее выбирал, бывала и «Калинка», и «Сердце» Утесова, а могло быть и что-то из «Би Джиз» или «Смоков». Придумывались куклы — отец бесконечно рисовал эскизы, сам лепил головы из пластилина, делал гипсовые отливки даже дома и выклеивал головы эти из папье-маше. Газеты, кстати, были прекрасным материалом для этого, впрочем, бумаги для папье-маше в продаже никогда не было, советская промышленность ее не выпускала.

Я обожал момент, когда бумага высыхала, и отец вынимал клееную голову из отливки. Это был момент рождения Куклы. Иногда на не загрунтованной еще ее щеке или носу виднелась бровь Леонида Ильича или ордена с его пиджака. Потом такую «газетную» голову отец при помощи масляных красок превращал в голову Куклы, и я не помню, чтобы новая Кукла не «оживала» сразу после этого. Не знаю, как ему это удавалось, какая-то магия… Затем внутрь Куклы устанавливался деревянный гапид — «скелет» или «позвоночник» куклы, к которому крепились поперечины, подвижные глаза, рот и механизмы управления. Часто у кукол двигались брови, бакенбарды, иногда поролоновые волосы могли вставать дыбом. Весь кукольный конструктив был подчинен одной цели — сделать куклу смешной и неожиданной.

Процесс рождения куклы, а потом ее жизнь на сцене — это нечто совершенно волшебное, мне очень повезло видеть это на протяжении нескольких лет… А уж когда мне удавалось поучаствовать во всем этом — отгрунтовать свежевыклеенную голову или «посидеть на магнитофоне» на репетиции, то меня от счастья распирало совсем не по-детски!

Иногда номер мог и «умереть» — просто проходило сколько-то времени или музыка устаревала и больше не «брала» зрителя, или гиг уже был не в тему... Тогда — всё, номеру наступал конец, нужен был новый номер, и цикл начинался еще раз. Вечное движение!

Иван Поляков, друг Эрнеста Серебренникова:

- В Эрнесте Наумовиче поражала его удивительная открытость миру, доверчивость и готовность с ходу пойти на контакт, даже с совершенно незнакомыми людьми. Я, например, познакомился с Эрнестом Наумовичем весной 2014 года, просто подойдя к нему на улице Чапыгина, недалеко от телевидения. Мы обменялись телефонами, договорились как-нибудь созвониться. Где-то через неделю он предложил встретиться в его любимом месте на Аптекарском проспекте, мы посидели там часа два или три и разошлись уже как хорошие знакомые, причем, несмотря на то что инициатором нашего знакомства был я, во время той первой нашей встречи на Аптекарском говорил в основном он, возможно понимая мою скованность… Эрнест Наумович необычайно обаятельно и легко вел беседу, рассказывая истории из своей жизни и просто байки и анекдоты, делясь своими впечатлениями о самых разных вещах…

Рассказчик он был изумительный. Помню его историю, как он еще в советское время поехал в командировку в Италию, в город, где его приятель владел компанией по прокату автомобилей. Приятель этот бесплатно предоставил Эрнесту Наумовичу на все время поездки «фиат»: мол, дорогой друг, пользуйся. «Фиат» был машиной для Эрнеста Наумовича знакомой, у него у самого были тогда «жигули».

И как-то во время ужина в компании коллег он сказал, что всем хороши «жигули», но вот только «АвтоВАЗ» выпускает к ним всего четыре варианта ключей для «жигулей» и «фиата», и ключи эти легко подходят к другим машинам. Представитель органов, сопровождавший, как тогда было принято, группу, попытался эти крамольные речи пресечь: мол, Эрнест Наумович, не порочьте отечественный автопром. И Эрнест Наумович поспорил с этим гражданином на всю сумму командировочных: что здесь же, в Италии, продемонстрирует свою правоту. Они вышли на улицу. Эрнест Наумович попытался открыть ключами якобы от «жигулей», оставшихся в Ленинграде, одну машину «фиат», вторую — неудачно.… А третью (а это как раз был тот самый «фиат» от друга) он легко открыл, сел в нее, завел мотор, предложил покататься... Сотрудник органов и все коллеги были в шоке, но все-таки Эрнест Наумович с двумя-тремя людьми, рискнувшими сесть в салон, прокатился по району, потом поставил машину на место… А «заклад» проигравший в споре, надо сказать, так и не отдал…

Мы с женой со своей стороны пытались его вытаскивать на, что называется, культурные мероприятия: в театр, филармонию и т. д., и надо сказать, что не всегда эти походы он воспринимал как отдых и развлечение. В нем просыпался режиссер, и он делился с нами своими профессиональными соображениями: «Здесь нет идеи, нет центра притяжения, не расставлены акценты, зритель будет скучать». По той же причине с ним было бессмысленно слушать спортивные репортажи, допустим, в машине: «Разве так можно? Он же потерял нить репортажа, это невозможно слушать».

Эрнест Наумович не оставил теоретических трудов, но у него была своя стройная теория творчества с очень четкими формулировками. Наши встречи с ним, как я теперь понимаю, были отчасти поводом высказать, «проговорить» свои идеи, хотя наверняка он много говорил об этом и с коллегами, и я надеюсь, они смогут распорядиться этим драгоценным даром от Эрнеста Наумовича.

Кирилл Набутов, продюсер, телеведущий:

- Эрика я впервые увидел на поминках по отцу. Отец часто брал меня на футбол, я во время матчей был и в комментаторской кабине, и в журналистской ложе, но там Эрика не видел. На матч тогда комментаторы и другие телевизионные и радиоработники добирались на автобусе, он отправлялся от Дома радио часа за два до эфира. Автобус заезжал на верх стадиона, салон никто не проверял, и там могли заехать на стадион друзья, родные, все, кто хотел посмотреть футбол. А Эрик как режиссер приезжал на автобусе передвижной телевизионной станции или на машине отдельно, поэтому, несмотря на то что отец и Эрик долго работали вместе, я с ним познакомился только после смерти отца…

Эрик был невероятно обаятелен и разговорчив. Он мог говорить часами. Помню, на одной пресс-конференции его вопрос длился две минуты 45 секунд.

Вспоминаю, как мы ехали на финал Кубка СССР по футболу в 1984 году из Ленинграда в Москву. Ехали на машине Эрика: он, оператор Рашид Жимгарян, Люда Гладкова, наш приятель Игорь Струнин и я. Выехали мы в шесть утра за день до игры, по пути машина стала ломаться, раскалялась ручка переключения скоростей, останавливались каждые пятьдесят минут. Ехали почти сутки, приехали в пять утра следующего дня и пошли к нашей общей приятельнице Ире Мазановой. Она нас накормила, постелила два двуспальных дивана, и Игорь Струнин, радостный, говорит: «Ну, ты иди спи с Рашидом». Загрузились мы с Рашидом, вырубились, просыпаемся в час дня, встречаем Струнина, он зеленый и злой. Эрик своими разговорами про телевидение, как выяснилось, все это время не давал ему спать…

Арнольд Риш, двукратный чемпион Советского Союза по каратэ (1980, 1981).

Заслуженный тренер России по дзюдо. Вице-президент АО «Совет по туризму»:

- По инициативе Валерия Ивановича Никифорова, много лет возглавлявшего АО «Совет по туризму и экскурсиям Санкт-Петербурга», на Крестовском острове были построены теннисные корты, которые сейчас называются «Петербургский теннисный клуб имени В. И. Никифорова». Сегодня, по мнению многих, это один из лучших теннисных клубов города и Северо-Западного региона в целом.

На наших кортах часто проходили дружеские теннисные турниры, в которых принимали участие многие известные люди, в том числе члены городского правительства, и я помню, до Валентины Ивановны Матвиенко дошла информация, что наши корты стали называть «губернаторскими». И помню, она как-то спросила почти возмущенно: «Что это еще за губернаторские корты?» И Эрнест Наумович, присутствовавший при этом, тут же отреагировал: «Это в честь первого губернатора Санкт-Петербурга Александра Даниловича Меншикова». Мгновенная реакция нашего мудрого друга сняла все вопросы, возможная гроза прошла стороной…

Ростеслав Леонтьев, предприниматель, меценат

В 2008–2009 годах заместитель генерального директора по развитию ФК «Зенит»:

- Мне повезло быть на юбилеях Эрнеста Наумовича, когда ему исполнялось 75 и 80 лет. На последний мы ехали с Владимиром Казаченком. Владимир Александрович был за рулем и в какой-то момент почувствовал себя нехорошо. Мы остановились, я предложил пересесть за руль и отвезти Владимира Александровича домой. За руль он меня пустил, но возвращаться наотрез отказался. Для него не приехать на юбилей Серебренникова было немыслимо. Мне кажется, это довольно важный штрих, который многое говорит об отношении к Эрнесту Наумовичу его друзей и коллег.

Его очень уважали журналисты как выдающегося представителя своего цеха, превосходного профессионала, который много лет назад делал репортажи, достойно выглядящие и сейчас, хотя технические возможности того телевидения и нынешнего — несравнимы.

Эрнест Наумович был настоящим мастером подарка. Всякий его подарок был подарок со смыслом и историей. Особенно он любил дарить фотографии, но не собственные, а портреты своих знаменитых друзей и старших коллег. Для меня это весьма значимый показатель интеллигентности: не себя рекламировать, а делиться воспоминаниями о своих замечательных знакомых…