Слаб человек

«Вся моя игра сегодня – одна сплошная ошибка», – ответил Владимир Крамник на вопрос, какой ход в 8-й партии его матча с Веселином Топаловым был ошибочным. Если россиянин и преувеличил размеры бедствия, то лишь самую малость.

За прошедшие дни я, наверное, приучил читателя к тому, что главным местом в борьбе за звание абсолютного чемпиона мира по шахматам является туалет, а не сцена. Но не таков был этот день. Он не был омрачен ни единым скандалом; не было подано ни одного протеста, не было сделано ни одного неосторожного жеста. Едва ли не в первый раз за матч мы можем поговорить о шахматах – не стесняясь, вернее, не стыдясь того контекста, в котором произносится само это слово

И так, и вверх ногами

В предыдущих партиях гроссмейстеры не баловали зрителя разнообразием дебютных дуэлей. Если белые фигуры были за Крамником, на доске разыгрывалось Каталонское начало. Крамник пересаживался за черный цвет – жди Славянскую защиту. Восьмая партия, на первый взгляд, не выбивается из общего графика. Вновь «Славянка», однако на этот раз… в исполнении Топалова! Он решил сыграть «чужой» дебют; очевидно, с каким-то психологическим вывертом – но каким именно?

На самом деле такой прием давно и хорошо известен. Причем популярность он приобрел именно в матчах, более того – в матчах на первенство мира, длительных, жестких единоборствах. К примеру, в первом (1984 года) поединке Карпов-Каспаров, когда в середине противостояния пошла череда бесконечных ничьих, зрители нередко могли наблюдать такую картину. Сегодня на доске табия Ферзевого гамбита, и белыми ее играет Карпов, завтра – точно такая же позиция, но на этот раз белые фигуры у Каспарова, а на следующий день все повторяется вновь в исполнении Карпова.

Нюансов у подобного психологического приема может быть масса; остановлюсь лишь на двух, самых очевидных.

Играя «чужой дебют», вы заставляете противника словно бы смотреться в зеркало, и не факт, что изображение в этом зеркале ему понравится. Да, «свой» дебют он наверняка изучил до тонкостей, но это означает, что ему хорошо известны не только достоинства, но и недостатки стоящей на доске позиции. Вот он делает ход; он точно знает, какой ответ – наилучший и к какому положению партия вскоре должна придти. Что, если это положение он в домашних анализах оценивал как плохое? Тогда этот ход делать не нужно. Да, но с другой стороны, соперник может и не найти сильнейший ответ, ведь не надо забывать, что этот дебют для него – чужой. Что же делать? Такие размышления, колебания отнимают много времени и создают ощутимый психологический дискомфорт.

Другой плюс – чисто прагматический, я бы даже сказал, утилитарный. В предыдущих «белых» партиях Топалов ни разу не смог получить дебютного преимущества, когда Крамник избирал Славянскую защиту. В свою очередь разыграв «Славянку», Топалов как бы за чужой счет хочет узнать, как этого преимущества можно достичь. Он будто говорит своему сопернику: «Покажи! Покажи мне лучший порядок ходов, покажи перевес. Да, я согласен рискнуть, и если то, что ты сейчас делаешь, покажется мне убедительным, завтра я сам сыграю так против тебя».

От греха подальше

Но Крамник решил, что называется, «не раскрывать карты». Он сразу же ушел в сторону от основных теоретических продолжений. Соперники играли быстро и очень остро; вскоре почти все введенные в бой фигуры, как говорят шахматисты, «подвисли», то есть оказались под боем. Наступила кульминация – необычайно рано по сравнению с предыдущими поединками.

У Крамника было три пути. Первый – самый бесшабашный: пожертвовать коня за пешку, но выманить неприятельского короля в чисто поле. Очень заманчиво! Позже, на пресс-конференции Крамник скажет, что в любой другой партии он бы так и поступил. Но в матче на первенство мира… и тут Владимир сделал паузу, объяснять которую никому не было нужды. И так ясно: огромная ответственность давит на плечи и не дает распрямить их. Словом, все понимали, что жертвовать слона Крамник не станет. Понимал это и Топалов.

Вторая возможность была стопроцентно компьютерной. Для начала нужно было сделать неочевидный ход пешкой (и это в позиции, где почти все фигуры находятся под боем!), а дальше… дальше расстилалось безбрежное море вариантов, в каждом из которых программа обещала перевес белым. Если Крамник взаправду пользовался подсказками компьютера, как его в том обвиняет болгарская сторона, он непременно сделал бы этот ход пешкой. Как язвительно заметил один из комментаторов, «в наши дни становится опасно играть сильно – вас тут же заподозрят в использовании компьютера!» Но Крамник в этом грехе неповинен – а человеческий разум обозреть и правильно оценить это безбрежное море вариантов не в состоянии. Доверять же своей интуиции Крамник не захотел.

Словом, он сделал то, что от него больше всего ожидали, то, что он делал на протяжении всех предыдущих партий этого матча. Как только ситуация на доске становилась иррациональной – Крамник начинал менять фигуры. Так он поступил и на этот раз.

«Ни сон оно, ни тленье…»

Но это была ловушка, психологическая западня, искусно подстроенная Топаловым. После многочисленных разменов у Крамника, не считая пешек, на доске остались две ладьи, у Топалова – ладья и два коня. Ситуация казалось почти равной, но чем больше Крамник вдумывался в позицию, тем яснее понимал, что это «почти» никак не желает превращаться в желанную ничью.

У шахматистов бытует такое выражение: «сделать ничью с позиции слабости». То есть сознательно пойти на такое продолжение, где у соперника значительный перевес, но реализовать этот перевес он оказывается не в состоянии. Нечто подобное произошло в первой партии. Тогда Топалов все кружил и кружил, стремясь отыскать брешь в крепости, выстроенной Крамником. Но бреши не было, и Топалов в конце концов «докружился», потерпев незаслуженное и того особенно обидное поражение.

Но в 8-й партии все было по-другому. Создать крепость Крамник не мог, на каждую оборонительную расстановку его фигур у Топалова находилась своя, атакующая. Совсем скоро возникла позиция, о которой известно каждому, кто когда-нибудь садился за доску, и гаже которой нет ничего на свете.

Загадочные строки Баратынского: «Есть бытие, но именем каким его назвать? Ни сон оно, ни тленье. Меж них оно, и в человеке им с безумием граничит разуменье…» точнее всего подходят для описания того, что происходило во второй половине 8-й партии. Ситуацию нельзя было назвать проигрышной, ее нельзя было назвать ничейной, она была именно между, в каком-то пограничном состоянии. Как крахмальный кисель, мерзкий, отвратительный, она тянулась, тянулась бесконечно, и хуже всего то, что никак нельзя было определить, когда из почти равной позиция Крамника стала просто худшей, потом худшей уже прилично, и, наконец, безнадежной. Тошнота подступала к горлу, и все в эти часы сочувствовали россиянину, вынужденному защищать такую гадость.

Есть поражения – в честном открытом бою. Они тяжелы, но горечь от них проходит быстро и, как правило, безболезненно. Поражение, которое, как всем стало очевидно, должен был вот-вот потерпеть Крамник, совсем другого рода. Раны от таких поражений, словно бы посыпанные крупной солью, раздирают кожу и добираются до костей. Топалов не просто сравнял счет – он сделал это так, чтобы российскому чемпиону было больно, по-настоящему больно.

А Топалов вообще был хорош. Он был даже превосходен. Возможно, эксперты и найдут в его игре какие-то шероховатости, но для нас, сидящих в пресс-центре, его игра казалась эталонной. Он все подмечал, ничего не упускал. На каждый «вопрос» Крамника у него уже готов был ответ, превосходящий по силе и точности. Ходы Крамника были одиночными выстрелами, ходы Топалова подчинялись единому плану. Топалов играл на мат, и ранний размен ферзей не стал ему помехой. Ему все удалось, и Крамник, не дожидаясь мата, сдался, наконец. Это было очень тяжелое поражение.

Соло на одной струне

– Эту партию ваши болельщики ждали больше недели. Если быть точным – неделю и два дня, ведь последний раз вы садились за доску белым цветом аж 26 сентября, в прошлый вторник. Такая ожидаемая партия, и такой ужасный конец. Что же произошло? – спросил я у Крамника на пресс-конференции.
– Ничего страшного, – отвечал Крамник. – Не мой день, такое случается. Я был вялый, игра не шла. Все будет хорошо.

Крамник улыбался, даже шутил. Журналистская заштампованность требует прибавить, что улыбка его была, разумеется, «кривой», но нет, никакой кривизны я не заметил. Просто эта улыбка не могла обмануть и ребенка. Всем было ясно: человек получил удар страшной силы. Счастье еще, что следующая партия через день. Помощникам Крамника предстоит огромная работа: восстановить «шефа», привести его вновь в рабочее состояние. Удастся – нас ждут увлекательнейшие четыре заключительных партии. Не удастся – Топалов его разгромит, в этом не может быть никакого сомнения.

…А уже после пресс-конференции ко мне подошел Сильвио Данаилов, менеджер Топалова.

– Поздравляю, – сказал Данаилов.

Я отпрянул. Как советский турист, в первый раз оказавшийся за границей и от каждого фонарного столба ожидающий подвоха, если не провокаций, я посчитал, что мне уготована роль статиста в новом спектакле болгарской делегации.

– Интересно, с чем?
– С вашими статьями. Я прочел их все, они мне очень нравятся. Считаю вас объективным, честным журналистом.

Данаилов не уходил, явно ожидая моей реакции. Я растерялся. Две мыслишки практически одновременно пронеслись в мозгу и унеслись вскачь, не оставив после себя никакого следа. Первая: врет, конечно, ничего он не читал, а просто обходит каждого русскоязычного журналиста, говорит приятные слова и смотрит, как человек реагирует. И тут же вторая: а вдруг не врет, вдруг действительно читал, что тогда?

Я ретировался. Сел в кресло и постарался хорошенько все обдумать. Вот что я понял: я был польщен. А еще я был зол на себя за то, что был польщен.

Человек слаб. У каждого можно найти какую-нибудь струнку, пусть одну-единственную, но слабенькую, и сыграть на этой струне. Сильвио Данаилов очень умен. И хитер. Он знает слабости людей. В моем случае это, очевидно, тщеславие. Случай Крамника – чрезмерная осторожность, недоверие к собственной интуиции.

– Топалов великолепный шахматист, но то, что вы делаете, – отвратительно, – сказал я.
– У меня другая работа, – ответил Данаилов.