Юрий Тюкалов: Мой Петр Первый стоит в резиденции Путина

Удивительный человек Юрий Тюкалов 4 июля отпраздновал 85-летие. Его поздравляли спортсмены, художники и многие другие, вплоть до губернатора Георгия Полтавченко.

Как пройти мимо такой разносторонней личности? Двукратный олимпийский чемпион по академической гребле одновременно со спортом нашел себя в искусстве. Его Петр Первый в металле приглянулся Владимиру Путину, а его мечтой на первой триумфальной Олимпиаде был граверный инструмент!

Сколько стоит лисье боа?

— Одержав сенсационную победу на Олимпиаде-1952 в Хельсинки, вы вернулись в Советский Союз с заграничными гостинцами. Будучи художником, гравером и скульптором, купили не шмотки и бытовую технику, а иностранные штихели!
— Да, со штихелями вышла целая история. Никакие призовые деньги спортсменам тогда не давались. Зато мне как победителю позволили остаться в Хельсинки на все время Олимпийских игр. На каждый день выдавались суточные, так что я в команде гребцов больше всех получил на руки! 36 тысяч финских марок, как сейчас помню.

Первым делом вспомнил о родителях. Моя мама как-то раз в кинотеатре увидела даму с боа из черно-бурой лисицы через плечо. «Какие богатые люди!» — говорит. Я запомнил и купил такую лисицу. Папе приобрел свитер, а на оставшиеся деньги взял для себе граверный инструмент.

Таможню переезжали на поезде. Проверяющие ходят по вагонам, смотрят, кто что купил, расспрашивают... Ну я-то хитрый. Несмотря на жару, надел фирменный костюм нашей сборной, включавший широченные добротные шаровары. Мамину лисицу запихнул в штанину, а хвост пропустил под резинкой на поясе. Вышло как будто у меня опухоль на ноге. Таможенники ничего не заподозрили! Только рассматривали мой граверный инструмент и не верили, что я 36 тысяч на такую мелочь спустил. Тут ребята из сборной выручили. Подтвердили, что я взаправду могу на такую вещь все деньги потратить.

— Неужели вам так нужны были эти инструменты?
— У нас в Мухинском училище граверное дело преподавал Николай Сергеевич Дубровский — очень авторитетный педагог. Он постоянно говорил: «Ах, если бы у нас были французские штихели...» И вот я в Финляндии в магазине нахожу как раз такие французские инструменты именно тех фирм, какие он называл! Когда я вернулся со штихелями, Николай Сергеевич меня похвалил. «Ты, — говорит, — не какой-нибудь барахольщик. Купил вещь для дела!» Я до сих пор владею граверным инструментом. К сожалению, сейчас такая работа не нужна. Сейчас олигархи заказывают всякие монументальные вещи. Фонтаны для вилл и прочее.

 

Футбольный стыд

— Вы одержали свою олимпийскую победу в 22 года, но перед этим в детском возрасте пережили ленинградскую блокаду. Как удалось сохранить олимпийское здоровье?
— Сам удивляюсь, как так получилось. До Октябрьской революции у нашей семьи была дача в Островках. После революции ее отобрали и сделали в помещении сельскую школу. Не желая смотреть на потерянный дом, папа снял дачу у финнов ниже по течению Невы. С мая до глубокой осени мы жили на этой даче. Кругом натуральные продукты, парное молоко, лосось. Нева была настоящим кладезем здоровой пищи. Наверное, там был заложен фундамент моего здоровья, позволивший пережить блокаду и стать олимпийским чемпионом.

— Во время Великой Отечественной войны отец воевал на фронте?
— Конечно. Он еще в Гражданскую был кавалеристом в чапаевской дивизии. Из-за этого у нас в семье вышел раскол. Семья — бывшие домовладельцы, а отец — красный кавалерист! Некоторые мои родные не могли принять советскую власть, а папа принял. Во время Великой Отечественной конная рота отца как-то раз проезжала мимо нашего дома. Когда я его увидел, у меня комок к горлу подступил. Отец ненадолго забежал к нам, а потом дал мне посидеть в седле и подарил целый мешок овса, предназначавшийся на корм для лошади. Мы мололи этот овес на кофемолке и пекли лепешки...

— Настоящее трудное детство! А потом вдруг спорт. Как начали серьезно заниматься греблей? Почему именно ею?
— Война закончилась... Куда податься ребенку? Мечтали в основном о том, чтобы досыта поесть. Развлечений никаких не было. Ни дискотек, ни клубов. Только спорт. Папа в свое время был хорошим футболистом. Я пошел по его стопам. Играл левого защитника в сборной гороно. А справа в обороне у нас был будущий выдающийся конькобежец Боря Березин. Вот такие два юных футболиста!

Для меня поворотный момент случился во время матча на первенство Ленинграда. Во время подачи углового срезал мяч в свои ворота. Стыдно стало после этого ребятам в глаза смотреть! Я очень хотел быть футболистом, но просто не мог продолжать. В то время мой двоюродный брат Костя записался в секцию академической гребли. Рассказывал, мол, такие там лодки замечательные... Мне это показалось полной ерундой. Я же еще в шесть лет папу на лодке на другую сторону Невы перевозил! Однако в секцию пришел. Посадили меня в тренировочный «ящик». Тут заходит Костя. Его команда собралась для заплыва четверок, а один парень не явился. Все в печали. Тренер говорит: «Сажайте к себе Юрку!» Тут-то я им утер нос. Сел в лодку и с первого раза начал грести. Потом пошло-поехало.

Спарринг с речным трамвайчиком

— Вы одержали победу в Хельсинки-1952 в одиночке, не в команде.
— По складу характера я индивидуалист. Не только как спортсмен, но и как художник. Мне часто предлагали взять себе того или иного ученика. А я сразу представляю, как ученик не туда инструмент положит, не то сделает... Таким уж меня создала природа. В команде гребцов нужно срабатываться, а я все рвался в одиночку. Хотел быть солистом и иметь простор для творчества. В 1950-х в СССР уже появились знаменитые гребцы, но только на уровне страны. За ее пределы редко выезжали. Мы мало говорили о том, как гребут за рубежом. Не знали иностранной техники. Все придумывали сами! И вот я избрал себе в качестве спарринг-партнеров пароходики, которые бегали по Неве.

— Это как?
— Становлюсь на реке неподалеку от крейсера «Аврора». Жду речного трамвайчика, отъезжающего от Летнего сада. Как он отходит, я двигаюсь за ним до ЦПКиО четыре километра. Если иду с трамвайчиком вровень — хороший результат. Если обгоняю — отличный! В ЦПКиО он тормозит. Высаживает пассажиров. Я тоже останавливаюсь. Отдыхаю, дышу. Трамвайчик стартует обратно к Летнему саду. Я за ним — к «Авроре». И так три-четыре раза. Настоящее самоистязание.

— Но вам оно нравилось...
— Да! Еще другой момент нравился. Пассажиры речного трамвайчика видят меня с верхней палубы. Начинают говорить: «Какая красивая лодка, как быстро идет!» Мне приятно. Дополнительные эмоции и силы.

— Расскажите о ваших лодках! На чем вы плавали в те времена и с чем поехали на Олимпиаду-1952? Вроде бы многие тогдашние ленинградские гребные лодки сохранились с дореволюционных времен.
— Да, имелись в городе такие старые английские лодки из добротного красного дерева. Только они уже были совсем ветхие к тому моменту, как я начал готовиться к Играм-1952. Советский Союз еще не мог приобретать с легкостью партии иностранных лодок. Они дорого стоили, да и торговые отношения с западными странами были слабо развиты. Иосиф Виссарионович Сталин не больно-то поощрял такие вещи. Однако в счет военных контрибуций из Германии к нам вывезли лодки довоенной постройки, 1937–1938 годов. Одну из них я получил. Еще три лодки-одиночки мне предложили в Москве на гребной базе «Стрелка». Две из гондурасского кедра и одна из красного дерева. Кедровые были легче краснодеревной на два килограмма.

На базе «Стрелка» служил боцман Пантелеич. Подходит ко мне и говорит: «Тюкалов, бери красное дерево, она дольше прослужит!» (Смеется.) Вы представляете такую философию? Я сегодня-завтра на Олимпиаду собираюсь, меня скорость интересует, а он — «дольше прослужит»!

— Какую же лодку вы выбрали для Игр?
— Красное дерево! Назвал «Ласточка». До сих пор это моя любимая лодка, хотя подарил ее английскому спортивному клубу для музейной экспозиции.

Философия «Шепчу-шепчу»

— Молодежь очень любит расспрашивать советских спортсменов про партийные накачки, обязательства перед комсомолом и тому подобное. Как у вас обстояли дела с советской политикой?
— Накачки бывали, но только в пределах Москвы. В столице нас действительно вызывали в ЦК партии. Говорили, как мы, будучи советскими людьми, должны выступить... В то время шла холодная война с американцами. Первостепенной задачей было обыграть представителей США. Не пустил американца в финал — лишил его очков. Подсчитывали количество мест с первого по пятое-шестое-седьмое у нас и у них. Такой арифметикой тогда страшно любили заниматься. Кажется, и до сих пор любят?

— «Но мы не проиграли по очкам»... Так тогда любили объявлять по радио.
— Все-таки я считаю, что опека КГБ была не лишней. Взять те же Игры в Хельсинки. В Финляндии на тот момент было очень много обиженных, разозленных людей после присоединения Карелии к СССР. Один раз я работал с лодкой, а какой-то парнишка принялся пулять по корпусу из рогатки! Правда, отец его сразу приструнил.

— Значит, вас охраняли от эксцессов. А что еще для вас делала партия?
— Она хотела, чтобы советские люди на Олимпиадах показывали себя самыми лучшими, самыми хорошо обустроенными. На Играх-1952 нам выдали красивые шерстяные майки. Лучше бы, конечно, хлопчатобумажные. Ведь июль, жара... И еще дали неудобные шерстяные трусы, как у велосипедистов, в которых нам приходилось выступать, поскольку своей отдельной формы у гребцов не было. Никто не понимал, что гребцам нужна удобная форма, чтобы выигрывать. Все думали только о том, чтобы спортс­мены красиво выглядели.

— И все-таки в неудобной форме вы победили. Одним из ваших сильнейших соперников в олимпийском заплыве одиночек был как раз американец, чемпион США Джон «Джек» Келли.
— Жребий свел с ним в полуфинале. Я его обыграл и таким образом выполнил задание ЦК партии. Не пустил американца в финал.

В решающем старте самым опасным соперником был знаменитый австралийский полицейский Мервин Вуд. Я перед стартом дал себе слово, что в выданных нам велосипедных трусах грести не буду. Там на ягодицах замша. Вода попадает, становится скользко и неудобно. А как переодеться, чтобы наш наблюдатель из органов по прозвищу «Шепчу-шепчу» не заметил? Я схитрил. Явился на старт при полном параде, как положено. А перед самым стартом отбежал в сторону. Скинул форму. Остался в штопаных сатиновых трусах за рубль двадцать копеек и хлопчатобумажной футболке, на которую сверху нацепил герб. В таком виде выиграл! Все прошло хорошо. Президент Финляндии вручил мне золотую медаль, я все в тех же трусах и майке прошел круг почета. Только когда уже уходил восвояси, на меня набросилась группа восхищенных итальянских фанатов. Почему-то они за меня очень болели. Подняли на руки и несут как победителя. Тут-то на руках у итальянцев меня видит «Шепчу-шепчу»... Все-таки умный был человек, начитанный! Посмотрел на меня и говорит: «Победителей не судят!» Так дамоклов меч мимо меня прошел. А проиграл бы я в тот день — могли заругать.

Автограф великой актрисы

— Как вас встретили после Олимпиады-1952 в Ленинграде? Как праздновали успех?
— Скромно, конечно. В магазинах не всегда можно было купить то, что нужно, или то, что хочется. Первым делом мне профсоюзы подарили отрез ткани на пальто. ЦК партии ничего не подарил. Сталин дал выступлению на Играх оценку «удовлетворительно». Если бы мы выиграли по числу медалей и золоту, тогда было бы «отлично». А так получилось выступление немножко с привкусом горечи. (На летних Олимпийских играх — 1952 в Хельсинки сборная СССР заняла второе место как по числу золотых медалей — 22, так и по общему количеству наград — 71. Первенствовали во всем безоговорочные фавориты американцы: 76 медалей, из них 40 золотых. — «Спорт День за Днем».)

— А что было после вашей второй олимпийской победы в Мельбурне-1965, где вы взяли золото в парной двойке с Александром Беркутовым?
— К тому времени олимпийским призерам начали выплачивать небольшие денежные премии. Я получил 13 тысяч рублей и купил машину «Москвич». Она стоила пятнадцать тысяч, доплатил еще две тысячи со своих призовых после победы на первенстве Европы.

— Кажется, во время одного из чемпионатов Европы вы получили автограф знаменитой американской актрисы Грейс Келли — супруги князя Монако Ренье Третьего. Ведь она была родной сестрой вашего извечного соперника гребца Келли, которого вы лишили олимпийского триумфа!
— Дело было немножко иначе. Чемпионат Европы проходил в бельгийском Генте. Первенства тогда были открытые, поэтому в них участвовали австралийцы, американцы, канадцы, новозеландцы... Среди прочих приехал Джек Келли с семьей. Грейс прибыла за него поболеть. Тогда она еще не была прин­цессой, женой князя. Я-то сглупил! Мог сфотографироваться с ней, даже обняться. А я думал только о соревнованиях. Позже, в 1962 году, был в Америке и зашел к Келли в гости. Говорю ему: «Вот видишь, я знаком с твоей великой сестрой, а памяти в виде фотографии не осталось...» Он отвечает: «Не проблема!» Приезжаю в Ленинград и через неделю-полторы получаю посылкой красиво упакованную фотографию Грейс Келли с автографом! Помню, во время одной трансляции Олимпийских игр на стадионе показали нынешнего князя Монако Альбера — сына Грейс Келли. И российский комментатор, вроде бы Губерниев, говорит: «А его дядю обыграл наш Юра Тюкалов!» (Смеется.)

Терминатор спасает бюст

— Сейчас олимпийские чемпионы обеспечены штатом врачей, физиотерапевтов, специалистов по спортивному питанию... А вы устраивали себе какое-то научно-техническое обеспечение тренировок?
— Мне потребовалось бы научное образование, чтобы его себе обеспечить. Тянуло к другому. К искусству. Параллельно со спортом учился в Мухинском училище и мечтал стать художником. Благодаря этому смог найти себя в жизни после окончания спортивной карьеры. В отличие от многих других атлетов. Искусство — не только созерцание прекрасного, но и большой труд. Я в спорте был волевым человеком и закалил характер для труда в искусстве.

— Многие ваши работы украшают Петербург по сей день! Не кто иной, как вы, восстанавливали бюст Петра Первого, находящийся в Петропавловской крепости.
— Да. В 1970 году вся страна праздновала столетие со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Как сейчас помню, что на создании изображений Ленина в то время можно было заработать хорошие деньги. А Музей истории Ленинграда попросил меня отреставрировать бюст Петра Первого, стоявший на надгробии государя, работы итальянского скульптора Карло Альбагини. Он был сильно поврежден. Его несколько раз роняли, невнимательные уборщицы шлепали по нему мокрыми тряпками...

Я решил, что все-таки сохраню подлинник и восстановлю его. Работал с Петром с 1970 до 1972 года, то есть с года столетия рождения Ленина до года трехсотлетия рождения самого Петра! Прикипел душой к императору и впоследствии сделал очень-очень много его скульптурных портретов. Работаю над ним даже в нынешнем преклонном возрасте. В прошлом году большой бюст Петра моей работы установили в резиденции Владимира Путина на Валдае.

— Изучая лицо своего героя, задумывались о его характере? Кем для вас стал основатель Петербурга?
— Для меня это образец высшей пробы. Иногда мы с женой гуляем по берегу Финского залива. Ветер, ливень. Я люблю такую погоду. Иду и думаю: «Петр тоже любил ее». Его ведь постоянно изображают на ненастном берегу Невы! Кстати, меня жена за любовь к холодной погоде называет Терминатор (смеется). Я никогда не мерзну! Может быть, осталась закалка с блокадных времен, когда все окна в доме были выбиты, а на улице минус 40. А может, тогда умение не мерзнуть спасло мне жизнь.

Возвращаясь к Петру — сейчас такое время, что мы многое берем из-за границы. Он тоже так делал. Однако я нынешнее время не полностью одобряю. Сейчас много хорошего, но много дурного. Всюду появляются люди «из грязи в князи». Пришлось общаться с такими, когда они что-то у меня заказывали. Слышал от них самые примитивные суждения. Именно такие люди сейчас активно стремятся к руководству. Вот что очень плохо.