Заслуженный тренер России Алексей Мишин: «Плющенко — пожизненный проект»

Алексея Мишина мы выловили в последний день перед отъездом на чемпионат Европы в Шеффилд. «Подъезжайте к двенадцати в “Юбилейный”», — любезно пригласил легендарный наставник.

Энергичности 70-летнего Мишина можно только позавидовать. Другой бы давно взвыл от такого количества дел, а Алексей Николаевич, напротив, бодр и весел. Даже не поленился забежать на самую верхотуру «Юбилейного», чтобы выбрать фотографию для специального календаря.

«Может, вам помощника?» — робко поинтересовался один из нас. «В себе я точно уверен, а вот найдется ли второй такой же профессионал?» — парировал Мишин.

Реквием нежелателен

— «Юбилейный» успел стать для вас домом? Ведь вам даже символиче­ский ключ вручали, когда в 1967 году открывали спорткомплекс.
— Тогда я бы ни за что не поверил, что до 2012 года буду безвылазно находиться в его стенах. Так что «Юбилейный» вполне можно считать моим домом. Особенно с учетом того, что я, в отличие от многих своих коллег, не покинул нашу страну в тяжелые для нее времена.

— Вас никуда не приглашали?
— Наоборот, меня очень настойчиво звали в Нью-Йорк, где мне даже успели снять изумительную квартиру. Многие уезжали не потому, что у нас была плохая денежная компенсация за работу, а потому, что становились невостребованными. А для настоящего специалиста это самое страшное. Ни у меня, ни у моей супруги такой проблемы не было, вот мы и остались.

— Если бы вам предложили: «Алексей Николаевич, хотим переименовать «Юбилейный» во Дворец спорта имени Алексея Мишина». Дали бы добро?
— В нашей стране очень часто открывают школы имени кого-либо, дают ордена или награждают почетными званиями тех, кто уже готов умереть. Мне бы не хотелось, чтобы это стало моим реквиемом. А если серьезно, то людей, от которых зависит открытие школ, можно разделить на две группы: одни просто не видят необходимости в этом, а другие не замечают заслуг конкретных людей. В «Юбилейном» у нас есть маленький филиал, в котором мы вырастили таких тренеров, как Олег Татауров, Светлана Веретенникова, Наталья Антипова, Татьяна Прокофьева. Может, официально это и не школа, но, по сути она таковой является.

— У вас поразительный нюх на таланты. Как вы их находите, на что смотрите в первую очередь?
— Возможно, что те талантливые дети, которые занимаются у нас, не добились бы своих результатов, если бы тренировались в другом коллективе. Лиза Туктамышева четыре с половиной года назад была корявенькой девочкой, единственным достоинством которой была природная прыгучесть. А в процессе работы в ней открылись и изящество, и художественное видение фигурного катания, и музыкальный слух, и пластичность, и трудолюбие… Чтобы выйти на мировой уровень, ей потребовалось пять лет. Так же было и с Лешей Урмановым, или вы думаете, что он сразу стал звездой? Нет, сначала он занимал низкие места на юношеских чемпионатах, на коленях висели грецкие орехи, у него была болезнь Шляптера (омертвение бугристости большеберцовой кости. — «Спорт»)… Артур Гачинский уже десять лет идет к серьезным достижениям, а долгое время был маленьким и худосочным шпендриком (улыбается). Относительно быстро вышел в люди только Леша Ягудин.

— За что вы можете выгнать своего ученика?
— Я наблюдаю за подопечными некоторых тренеров и замечаю там достаточно неприятную публику. А мне всю жизнь попадались только хорошие ребята. Возможно, это связано с тем, что на начальном этапе карьеры я им оказывал внушительную поддержку, в том числе и деньгами. За свой счет возил в Италию и Испанию. Зато могу сказать, что Урманов, Ягудин, Женя Плющенко, а теперь и Туктамышева с Гачинским оказались глубоко порядочными людьми, не обманувшими меня ни на один доллар.

— Тамара Москвина признавалась, что использовала в работе кассетный магнитофон. Вы применяете что-нибудь такое, чего нет у других специалистов?
— Сила Тамары Николаевны не в кассетных магнитофонах, а в том, что она является новатором и просто хорошим работником. У меня есть особый тренажерный зал с новым оборудованием, которое позволяет моим подопечным оттачивать исполнение сложных элементов.

— Сами какой-нибудь элемент можете показать?
— Если кто-то из моих ребят исполнит любой элемент, как я, то мне будет очень стыдно (улыбается).

С Москвиной не до лирики

— Вы пришли в фигурное катание только в 15 лет. Начни пораньше — могли бы взять медаль на Олимпиаде?
— Сейчас такая жизнь, что ретроспективного взгляда просто не должно существовать — надо идти только вперед. Ведь мне приходится противостоять специалистам, которые используют мои же методики! Что же до собственной карьеры, то я не был худшим и становился чемпионом СССР, призером европейского и мирового первенств. Но по современным понятиям это не «звездняк» (улыбается).

— Вы и Тамара Москвина по натуре два лидера. Часто ссорились, когда катались вместе?
— Мы уже были взрослые люди. Она была замужем, и я не был слишком одинок. Хотя, конечно, бывали какие-то размолвки. Ревновал ли ее муж? Что вы, наши отношения были малолиричными и больше деловыми.

— А как же чувства? Ведь во время программы необходимо их как-то передавать зрителю…
— Если ты играешь трагедийную роль и реально заплачешь, то вряд ли сможешь выполнить то, что должен. Все заучивается и отрабатывается. Я знаком с Тамарой Николаевной больше сорока лет, и сейчас наши отношения стали еще более дружескими, чем тогда. К тому же нам нечего делить.

— Вас приглашали на Запад покататься в профессиональных шоу?
— Это было невозможно. Появление в профессиональном шоу приравнивалось к предательству родины. Причем стать предателем было очень трудно, так как сразу при прилете у нас отбирали заграничные паспорта.

— Как же в таком случае вам удалось стать «невыездным» перед Олимпиадой в Инсбруке?
— Моя карьера очень резко пошла в гору, и некоторые мои коллеги написали паскудные письма в соответ­ствующие инстанции, где меня «остановили». Когда мне надоело, что мои подопечные участвуют в крупных соревнованиях, а я звоню им туда по телефону, пошел в наш Октябрьский райотдел КГБ. Меня принял Николай Платонович Патрушев, который сразу сказал, что у них ко мне претензий нет. И кивнул в сторону Смольного, намекая на происки коммунистов. После этого я стал ездить в социалистические страны. Вообще в КГБ оказались очень плохие специалисты. Я ведь потом не уехал, когда это уже было возможно. Хотя на Запад рванули даже отъявленные коммунисты, говорившие о преданности родине. А я остался.

— Сколько максимально вы можете пробыть за границей?
— Приведу пример. Я выбираюсь на неделю-две в Америку, живу в прекрасном отеле, все включено: бесплатные напитки в баре, еда, машина. Но смотрю на все это и понимаю, что не мое. Мне лучше приехать в свой маленький домик в Солнечном, или на дачу под Приозерском, или на дачу рядом с Алеховщиной (село Лодейнопольского района Ленинградской области. — «Спорт») … Баня, грибы… Хорошо (улыбается).

Плющенко мог поехать в Нагано

— Вспомните, как впервые увидели Плющенко. Вы ведь три года оплачивали ему квартиру. Жена не «сверлила» вас по этому поводу?
— Я не оплачивал, он жил у меня, и жена относилась к этому совершенно лояльно. Сразу было заметно, что в нем есть что-то незаурядное. Вообще его родители совершили подвиг, когда отправили Женю в Петербург. Однажды мама пришла ко мне и говорит: «Мы уезжаем! Больше не можем. Жить не на что, ребята Женю обижают». Я ей тогда ответил: «Уезжайте, если хотите. Но вы совершите ошибку». К счастью, они этого не сделали.

— Как удалось уберечь Евгения от «медных труб»?
— Мы сразу с ним договорились, что после соревнований он не дает интервью. За это меня журналисты невзлюбили. Но если бы я с 14–15 лет толкнул Женю к акулам пера, то от него ничего бы не осталось. Все разговоры — это потеря энергии.

— А переходный возраст, девочки?
— Женя видел симпатичную девочку и особо не стеснялся. Подходил и говорил: «Пойдем в мой номер целоваться! У меня никого нет!»

— Ходили?
— Мне кажется, что да, и охотно (смеется).

— Ягудин сильно ревновал к Плющенко?
— Я к ним относился очень сбалансированно. Леша не знает или, может, не поверит, но на Олимпиаду в Японию глава нашей федерации Валентин Писеев хотел отправить Плющенко. Хотя Ягудин выиграл чемпионат Европы, а Женя был вторым. Но я отстаивал спортивный принцип и сразу сказал: «На Олимпиаду поедет Ягудин».

— Ягудин мог выиграть в Нагано, если бы не дурацкая болезнь?
— Да, хотя все силы нашей федерации были брошены на Илью Кулика. Леша откатал в Нагано короткую программу и после душа сел под мощный вентилятор. Я подошел: «Уйди, Леша, простудишься». Он только махнул рукой: «Алексей Николаевич, ничего не будет». А потом так поднялась температура, что он еле выжил.

— Поражение на Играх-2002 сильно переживали?
— Да, а Женя — еще сильнее. В таких случаях тренер и спортсмен часто начинают винить друг друга, но мы не обмолвились ни словом упрека.

— Перед произвольной программой Плющенко в Турине вам хорошо спалось?
— Там уже его было трудно сбить. Это был танк, кативший на ниве фигурного катания и давивший всех, кто попадался на его пути.

Подвиги по совету жены не совершают

— Вы одобряли увлечение Плющенко политикой?
— Знаете, почему мы так долго с ним сотрудничаем? В какой-то момент я был Жене за отца. Мы покупали ему квартиру, машину, оформ­ляли земельный участок. А потом я решил, что Женя уже взрослый и пусть сам занимается своими делами. Это и есть причина наших добрых отношений до сих пор.

— Его вторая жена Яна Рудковская сильно повлияла на возвращение Жени в фигурное катание?
— Я назову ее просто женой. Это самая сильная женщина, которая встретилась Жене после мамы. Возвращение в любительский спорт — это подвиг, а они по совету жены не совершаются. Это было выстраданное желание Жени.

— Великие Карелин и Попов после поражения в Сиднее ушли из большого спорта. Что держит Плющенко в фигурном катании?
— Плющенко — такая же незаурядная личность. Его нельзя мерить обычными мерками. Загорелся в нем огонь — ну и пусть горит.

— В прошлом году вы сказали, что два ваших главных проекта — это Артур Гачинский и Лиза Туктамышева. Евгений Плющенко не обиделся на эти слова или вы его просто за скобки выносите?
— Артур и Лиза — это мой новый проект, а Плющенко — пожизненный. Через два года мы будем отмечать 20-летие нашей совместной работы. Я мечтаю, чтобы у нас была серия шоу в Петербурге, Москве, вообще по России, ведь такой срок можно смело заносить в Книгу рекордов Гиннесса.

— «Женщина — слишком сложный для меня механизм» — ваши слова 14-летней давности. Но сейчас вы не побоялись взять Елизавету Туктамышеву. Пересмотрели свои взгляды?
— Я ее не взял, а сам нашел. Это был большой риск. Единственнымталантом Лизы был высокий прыжок.

— Не боитесь, что ее накроет переходный возраст?
— Конечно, боюсь. Но она обучена по такой методике, что лишние пять-шесть килограммов ей не помешают. Другая поправится на столько, и все, бросай спорт, а Лиза будет спокойно кататься.

Авербух зовет в шоу

— Новая система оценок в фигурном катании уже прижилась?
— Ее главный недостаток, что совершенно непонятен суммарный результат. Теряется зрелищность. Неясно, какой судья какую оценку поставил. Но зато она требует более сложных вращений и шагов.

— В фигурном катании практикуют давление на судей?
— Там, где нет объективных критериев, не может быть абсолютно объективного судейства. Канадец Патрик Чан может три раза упасть, но ему могут все равно поставить за исполнение программы оценки, близкие к максимальным.

— Справедливо ли говорить, что Плющенко может проиграть в Шеффилде только самому себе?
— Нет, он может проиграть и соперникам.

— Женя готов лучше всех?
— Это провокационный вопрос, на который может ответить только дурак. Вы хотите получить от меня какие-то гарантии. Мастерство у Жени есть, но нужна еще удача.

— Всевозможные шоу — «Танцы на льду», «Ледниковый период» — вам по душе?
— Мне нравятся неожиданные хореографические находки, свежие идеи и иногда раздражают комментарии, в которых судьи больше хотят пропиарить себя, чем отразить суть происходящего на льду.

— Вас приглашали посудить?
— До сих пор приглашают, но реально действующему тренеру сложно выкроить время. Сейчас веду переговоры с Авербухом, но никак не могу найти три дня для съемок.